Дирижер Дмитрий Лисс – о русских в Германии и концертах с дозиметром

Вне зависимости о того, в каком настроении пришёл артист оркестра, есть ли у него проблемы, он должен выйти на сцену и забыть обо всём. Кроме музыки.

   

   

«Мы много времени проводим в замкнутом пространстве – как космонавты на орбите. Только вот их тестируют на психологическую совместимость, прежде чем послать в Космос, а в оркестре никаких тестов нет. Если у музыканта нет способности слушать других и играть вместе, в оркестре ему делать нечего», – говорит главный дирижёр Уральского филармонического оркестра Дмитрий Лисс.

Вне орбиты

Кристина Шабунина, «АиФ-Урал»: Дмитрий Ильич, вы возглавляете Уральский филармонический оркестр вот уже более 20 лет. Как сказано в сухой справке, за это время оркестр прошёл путь от малоизвестного регионального коллектива до одного из лидеров в симфонической музыкальной индустрии. А как бы вы описывали прошедшие годы?

Дмитрий Лисс: Я бы так не формулировал – «малоизвестный региональный коллектив». Оркестр всегда очень высоко котировался, и в среде музыкальной к нему относились с большим уважением. Мне посчастливилось поработать здесь с легендарными музыкантами мирового класса. Нельзя забывать, что и дирижёры стояли замечательные у руля коллектива.

Дело в другом. В силу того, что мы жили в Советском Союзе, где все было очень чётко регламентировано и расставлено по полочкам, известными могли быть только столичные оркестры. Кроме того, Свердловск был закрытым городом. Этим и объясняется то, что оркестр был вне орбиты мировой музыкальной жизни. За границей его практически не знали. Этот путь – от изоляции до вхождения, уже уверенного, в европейское и мировое пространство – мы прошли за 20 лет вместе с оркестром.

– То есть «откручивание гаек» началось в 90-е годы?

– Да, когда были сняты запреты, когда город стал открытым, когда инициатива начала приветствоваться, а не подавляться. Тогда и началась активная политика в завоевании мира, стартовали зарубежные гастроли. Как ни парадоксально, но только после того, как мы завоевали какую-то репутацию за рубежом, нас начали привечать и в наших столицах. Стали серьёзно к нам относиться – не как к выскочкам, а как к достойным партнёрам и даже соперникам. Первые гастроли проходили в неважных условиях, не в самых лучших залах. Мы не имели права на ошибку. Потому как, если коллектив уже признан, ему простят неудачный концерт. А неизвестному оркестру никто прощать не будет.

   

   

Плохой концерт и слёзы счастья

– Дмитрий Ильич, на чём строится работа оркестра? Есть ли своя инструментальная иерархия: одни солируют, другие – на второстепенных ролях?

– Нет, любой инструмент очень важен в оркестре. По статусу, конечно, есть солисты оркестра – это музыканты, которые играют ведущие партии. Однако бывают ситуации, когда скрипач, который сидит на последнем пульте вторых скрипок, играет соло. В любом случае каждый артист оркестра несёт коллективную ответственность. Мы – команда, и любой провал влияет на общий результат. Главная роль, второстепенная ли – не важно.

Несмотря на то, что в оркестре больше 100 человек, это всё равно ансамбль. Музыканты должны слышать друг друга, чувствовать намерения друг друга, уметь подстраиваться, помогать коллегам и выстраивать баланс. В общей массе звучания оркестра есть какой-то голос более важный, и его нужно уметь услышать и не подавить.

– Концерт отыгран, занавес опущен. А судьи кто? Кто даёт главную оценку?

– И критики дают оценку, и публика, и оркестр. И, что самое главное, дирижёр сам себе даёт оценку, которая, наверное, самая жёсткая, безжалостная и бескомпромиссная. На самом деле это очень интересная вещь – психология восприятия. Ещё будучи студентом в Москве, я наблюдал следующую картину. Выступал один из лучших российских оркестров, и был очень неудачный концерт. Оркестр много ошибался, но при этом музыканты были в полнейшем восторге от дирижёра. Второй случай – тоже выдающийся дирижёр, выдающийся оркестр, но в силу разных причин – далеко не самый удачный концерт. Я слышу, как солист оркестра еле-еле, на грани срыва играет соло, а у женщины, которая сидит рядом со мной в зале, текут слёзы от счастья. Объективную оценку дать очень трудно. Отключиться от всего и просто послушать – порой это даже невозможно.

– К разговору о профессии дирижёра. Каково это – быть главным дирижёром оркестра?

– Ближе всего к профессии дирижёра стоит, наверное, профессия режиссёра. Но есть принципиальное отличие: режиссёр заканчивает свою деятельность на репетициях, а для дирижёра самое главное начинается как раз на концерте. Если вы видели замечательный фильм «Сукины дети» с Леонидом Филатовым, то помните, как режиссёр театра уходит за сцену, кусает локти, а сделать уже ничего не может – процесс идёт независимо от него. У дирижёра всё наоборот – на сцене от него очень многое зависит.

– А почему дирижёры – это преимущественно мужчины?

– Потому что эта профессия требует слишком много времени и отнимает немало физических сил. Личного времени практически нет. А ведь женщине нужно родить ребёнка, а это значит – выпасть из профессии на какое-то время. Хотя сейчас дирижёров-женщин довольно много в мире. И они вполне успешны.

«Тоже из России?»

– Дмитрий Ильич, вы нередко выступаете приглашённым дирижёром иностранных оркестров. Насколько это тяжело – работать с музыкантами других наций?

– Если говорить о технической стороне дела, то есть английский язык. А всё остальное – это уже во многом эмоциональный контакт: можешь ли ты заразить людей, воодушевить, повести за собой... А вообще сейчас настолько интернационально всё! Я помню, как приехал в Германию, репетирую с оркестром, а у меня немецкий язык – никак. «Bitte, zwanzig, nach» – я мучаюсь, вспоминаю немецкие слова. А в антракте выхожу в коридор, там стоят музыканты и спрашивают у меня: «Вы что, тоже из России?». В немецком оркестре, как оказалось, немцев было человек 15, остальные – иностранцы. Дирижёры мигрируют туда-сюда. Американцы в Европе работают, немцы – в Америке, русские – где угодно. Сегодня, к примеру, Берлинский филармонический оркестр – один из ведущих в мире – возглавляет выходец из России Кирилл Петренко.

– Получается, что все оркестры унифицируются в каком-то смысле?

– Это неизбежность, я думаю. Однако традиции – то, что передаётся от учителя ученику, – всё равно сохраняются. И надо их уметь уважать и поддерживать. В то же время один из лучших исполнителей Шестой симфонии Чайковского, которого я знаю, – это японский дирижер Сейджи Одзава. Никто не скажет, что дирижирует не русский музыкант, – настолько культурно, с пониманием духа! Это ещё и вопрос гибкости, желания понять. А в мире, наверное, сейчас это самое главное – диалог и поиск точек соприкосновения.

– У оркестра случаются и экстремальные гастроли. Как в 2012 году, когда вы поехали в Японию почти сразу после аварии на Фукусиме.

– Та поездка действительно была очень напряжённой. Испуг был очень силён, а потому некоторые музыканты ехать отказались. Перед гастролями мы вооружились марлевыми повязками, накидками – на случай дождя – и купили три дозиметра. Прилетев, мы не узнали Токио – людей практически не видно было. На плакатах, которыми нас встречали в концертном зале, было написано по-русски: «Добро пожаловать, русские герои!» Кстати, с дозиметрами связана забавная история. Купив их, мы первым делом замерили уровень радиации в кабинете у нашего директора, а потом – в самолёте и в Токио. Когда выяснилось, что уровень радиации в кабинете директора повыше будет, чем в Японии, мы все, наконец, немного расслабились (смеётся).