«Представьте, что завтра случится конец света, вы останетесь в числе уцелевших людей и спросите себя, какие технологии вы сможете привнести. Что вы создадите, кроме колеса и письменности?» – говорит научный сотрудник отдела химического материаловедения института естественных наук и математики УрФУ, кандидат химических наук, популяризатор науки Кирилл Гржегоржевский. Накануне Дня науки, который отмечается 8 февраля, мы поговорили с популяризатором научного знания о его взгляде на мир.
К чему приводят домашние опыты
– Кирилл, где те дети, которые спускали дрожжи в унитаз, бросали в лужи карбид и проводили другие домашние опыты, которые порой заканчивались порчей имущества? Почему сегодня ребятишки этим не занимаются? Им не интересно?
– Предположу, что многие из тех детей сегодня работают в лабораториях. Судя по рассказам моего научного руководителя Александра Александровича Остроушко, он в своё время как раз был из тех детей, которые могли бросить куда не следует и карбид, и натрий, а продолжили свои опыты – понятно, на другом уже уровне – в стенах университета.
И нынешним детям всё это интересно, они не изменились! Я работал в Школе научного доклада, когда она только зародилась, и наблюдал, как интересно было детям ставить опыты. Это нормальные, врождённые инстинкты познания. Нормально задаваться вопросами: откуда мы? как мы возникли? куда мы идём?
Просто, когда ты вырастаешь, то пустое, неотвеченное, что есть в твоей голове, замещают другие вещи: как заработать деньги, как завести семью, где отдохнуть? Это, может быть, не менее важное, к тому же более близкое, понятное, и ты знаешь, как это сделать. А те вопросы так и остаются неотвеченными – ты вспоминаешь о них в начале жизни и в её конце.
Дети не изменились, просто мы превратились в общество потребителей. Говорить «плохо, что мы потребляем» было бы ханжеством. Но неправильно перетягивать одеяло в сторону тех, кто потребляет, забывая о тех, кто производит.
К примеру, мы сегодня говорим о том, что IT – это одна из динамично развивающихся сфер. Но забываем, что нельзя ничего запрограммировать, пока из руды не добыт металл, из металла не сделан оксид, из полупроводникового оксида не сделан элемент… Эти составляющие – та основа пирамиды, вершиной которой и являются IT. Если рассматривать это в соответствии с пирамидой Абрахама Маслоу, то первичные потребности айтишников должны, на самом деле, лежать в области «как добыть руду». Без этого бэкграунда не обойтись.
В Советском Союзе об этом говорили – и это классно, а сегодня мы об этом не рассказываем. Сидим на нефтяной игле, и нам комфортно. И, вырастая, многие просто не догадываются, что те знания, которые они получили, можно применить в жизни.
– Именно в просвещении вы видите миссию популяризатора науки?
– Миссия в том, чтобы показать, во-первых, что наука не проста, но доступна, а во-вторых, познание – это интересно, и ты можешь сотворить какую-то вещь, которая до тебя не существовала. В этом ведь и состоит особенность науки – ты делаешь что-то впервые. Мы сейчас с вами находимся в лаборатории, где проводятся реакции, которыми ещё не занимались нигде в мире. Иначе зачем мы бы это делали? В этом весь научный пафос – ты что-то делаешь впервые.
Зачем наука потребителю
– «Впервые» – это история про учёных. Но если я не претендую на роль первооткрывателя, зачем мне тогда наука?
– Мы постоянно сталкиваемся с технологиями. И особенность потребителя в том, что он пользуется ими, не задумываясь над тем, как это работает. Иногда это удобно, а иногда и чревато. Например, вы приходите в магазин и вам говорят: «Купите именно этот телевизор, он новейшей модели, там квантовые точки». Вы: «Вау! Квантовые точки! Надо взять». А вопрос о том, зачем эти квантовые точки, остаётся за кадром.
Другой пример. Я пошёл ставить прививку против клещевого энцефалита, разговорился с врачом. И вот она мне говорит: «Я в одной статье читала, что сахар не полезен для мозга». Интересуюсь: в какой статье, где можно её почитать? После этого наш разговор не задался. Пришёл домой, залез в интернет, на определённом ресурсе в поисковике по статьям ввёл «влияние глюкозы на активность мозга», и выпала куча статей о том, как глюкоза полезна для мозга. После этого думаешь: ну вы же врач, на вас такая ответственность! Ладно, я вам не поверил, но кто-то ведь поверит.
В этом и есть обратная сторона системы, когда мы на авансцену выносим успешные достижения, слушаем политиков, говорящих о том, как мы «осваиваем и углубляем», но при этом забываем, что отличает человека от просто пользователя. Потому и бываем часто одураченными.
Помните фантастическую повесть «Обитаемый остров» братьев Стругацких? На неизвестной планете её герой Максим Каммерер оказывается не просто землянином, он оказывается носителем целого набора известных ему технологий, которые он может там применить.
Наука и её популяризация выполняют очень важную миссию – сохранять фрагменты знаний и обеспечивать возможность их воссоединения. Без этого можно невзначай вновь оказаться в каменном веке.
Профориентация в мировом масштабе
– Но ведь из школы мы выносим определённый багаж знаний. Куда он потом девается?
– Это сложный вопрос, потому что всё индивидуально. Но мы знаем, что сегодня система школьного образования призвана стандартизировать это самое образование. Это хорошо в работе с некой обезличенной серой массой. Но открытия делает не серая масса, а люди, имеющие какую-то – врождённую или приобретённую – исключительность, люди особенные, со стержнем.
Система образования эти особенности не учитывает. Да и зачем? Знания преподносятся для галочки, мол, там как-нибудь разберётесь, что вам надо, без учёта, а чего собственно, людям хочется. Между тем образование должно быть двухкомпонентным. Во-первых, оно должно формировать некий культурный слой, чтобы мы нормально чувствовали себя в этом обществе, понимали контекст – что было до нас, что происходит сейчас, куда мы идём. А во-вторых, оно должно учитывать интересы ученика: не хочешь глубоко изучать математику – хорошо, займись вот тем-то. Главное, чтобы лень не поощрялась.
Я верю, что рано или поздно границы между расами сотрутся. Мы уже сейчас видим, что гуманистические ценности близки каждому из народов. Например, жизнь человека ценна, и она должна быть долгой. Воровать нехорошо, а создавать что-то новое – здорово. Ну и так далее. Но разного рода ограничения мешают нам реализовать права, данные от рождения, – где-то это разумно (когда речь идёт, скажем, о жизни и здоровье), а где-то это самодурство. Но когда-нибудь, я в это верю, возникнет некая глобальная профориентация.
Возможности должны расшириться. Человечество должно чувствовать, что нас много и что люди – это ценный ресурс. Вот медиков, как ценный ресурс, во время коронавируса расходуют неправильно. Их нужно сохранять, а мы знаем, что многие из них не получали индивидуальные средства защиты в достаточном количестве. Это преступно, потому что медики – это небезграничный ресурс. Так и все остальные люди – это ценный ресурс, и неправильно расходовать их жизнь на то, что не приносит им счастья, а обществу пользы. Выстроить отношения в образовании так, чтобы наши знания доставляли удовольствие и приносили пользу обществу, – это задача для экономики будущего.
– В чём преимущество меня, отучившейся в Иркутске, но работающей в Таиланде, равно как мальчика из Таиланда, работающего в Северном Ледовитом океане?
– В мотивации. Кого вы примете на работу: человека, окончившего журфак с красным дипломом или человека без профильного диплома, не знающего каких-то базовых вещей, изучающихся на журфаке, но активного, пишущего хорошие статьи, словом, мотивированного?
– Ответ очевиден – мотивированного.
– И мы возьмём именного такого, и многие предприятия сделают именно этот выбор. Потому что мотивация – это тот самый двигатель, который делает из студента специалиста. Это качественно другой уровень студенчества! И всех, кто остаётся в науке, ведёт мотивация, потому что в российской науке, к сожалению, не так много вещей, которые заставляют ею заниматься.
Почему открытия делают невежды
– Если вернуться к популяризации науки, как вы расставляете акценты? Как вы определяете, что человеку нужно знать?
– Популяризируя науку, я опираюсь не на то, что человеку нужно знать, а на то, что знаю я, и на то, что из этого он может понять. В любом случае, знания должны быть логично построены, и каждое новое знание должно быть привязано к общей системе. Кроме того, донося какую-то информацию, я руководствуюсь критерием «химия и жизнь», ведь близко то, что жизненно.
Одна из мотиваций в популяризации науки – расширение кругозора. Нас очень много – несколько миллиардов, и каждому приходят в голову какие-то интересные мысли. Открытий очень много, научных областей ещё больше- наука всё больше расщепляется на узкие профили…
Альберт Эйнштейн говорил: «Все знают, что это невозможно. Но вот приходит невежда, которому это неизвестно, – он-то и делает открытие». Как раз здоровая невежественность позволяет черпать какие-то идеи, которые становятся интересными на основе твоего опыта. Это как раз синергетический процесс создания чего-то нового.
Химия, вера или гомеопатия?
– Вы воспринимаете действительность через химические процессы?
– Любая наука формирует определённый образ мышления. «Химическое» мышление – это мышление критическое. Но, вообще, во мне неизменно говорит учёный. На чём строится наука? На воспроизводимости. Допустим, я провёл л опыт, описал его, дал вам те же самые вещества, вы сделали то же самое – у вас получилось. Если получилось только у меня одного, а у остальных нет – это не наука. Либо это шарлатанство, либо я что-то не дорассказал, потому что наука строится на законах, которые должны быть универсальными.
Научное мышление позволяет мне, например, не верить в гомеопатию. Вернее, знать, что это не работает, потому что есть определённые опыты, показывающие, сколько должно быть молекул, чтобы клетка среагировала. Мы видим, какие дозы антибиотиков мы принимаем, чтобы вылечиться, и видим дозы гомеопатии. И понимаем: если вещества нет, оно и не работает. Особенность гомеопатии – эффект плацебо, то есть существует статистически небольшой процент, что она вам поможет.
Не так давно очень хороший врач, чудесная женщина предложила мне гомеопатию: «Ну а что? Гомеопатия уже 400 лет работает». Я стал думать… Когда изобрели пенициллин? В ХХ веке. Когда мы поняли строение ДНК? В ХХ веке. Когда изобрели электронный микроскоп, позволяющий визуализировать белки? В ХХ веке. Я, если честно, вообще не понимаю, как люди выживали в конце XIX века! А уж 400 лет назад они, видимо, выживали благодаря иммунитету и каким-то базовым антисептикам.
И говорить, что тогда работала гомеопатия, это всё равно, что утверждать, будто все, кто дышит воздухом, живут и какое-то время не умирают. Или, наоборот, все, кто дышал воздухом, умирали. То есть это громкие заявления, которые правдивы, но не имеют ничего общего с наукой.
– Но ведь научное мышление свойственно далеко не всем. На что в таком случае ориентироваться?
– Накануне Дня науки уместно привести следующий пример. Один известный учёный в одном из серьёзных журналов опубликовал статью о вреде прививок, которые приводят к аутизму. Статья была построена на исследовании всего 12 детей с аутизмом! После этого вышли исследования на тысячах (!) детей, в том числе из семей, где есть наследственный аутизм, и эти исследования показали: аутизм – это наследственное заболевание. Но, несмотря на всё это многообразие исследований, люди говорят: «Виноваты прививки – ведь есть же статья». Статью отозвали, автора лишили лицензии, но… Мы так устроены, что область веры нам оказывается ближе, чем область знаний. Потому что область веры не требует приложения наших усилий.
– То есть нам проще принять что-то на веру?
– Конечно. Наши инстинкты самосохранения построены на базовых законах. У неандертальцев, кроманьонцев уже была культура, они умели рисовать, понимали, что есть животные, понимали, что такое страх, голод. И эти привычки, инстинкты остались с нами – это такая, отчасти животная природа. Человеческая же природа обуздывает природу животную, и там, где возникает осознанность, возникает человек.
А наша вера в непроверенную информацию основывается на том, что мы хотим в это поверить. Это уже вопрос работы с психологом.
– Видела как-то программу с вашим участием «Наука в мемах». Выходит, наука может быть смешной?
– Наука бывает смешной в двух моментах. Первое: когда ты сделал ошибку, остался жив и все вместе посмеялись. И второе: когда какие-то вещи смешны узкому кругу людей, поскольку они знают контекст. Поэтому мы и разбирали научные мемы – широкому кругу не понятно, почему это смешно. Химический юмор, безусловно, существует. Мы, учёные, люди весёлые, учёного ведёт мечта, а если её нет – всё очень плохо.
И своим будущим коллегам, если бы у меня спросили совет, я бы сказал: во-первых, не зацикливайтесь на одном объекте исследования – их должно быть много, чтобы не стать заложником того, что вы уже знаете. А во-вторых, конкурируйте. Всегда помните о моём неполиткорректном высказывании: есть десять китайцев, которые занимаются наукой, пока вы думаете, чем же вам заниматься. Конкуренция – это мощный двигатель.
Нельзя просто сесть в лаборатории и сидеть, нужно хотеть быть крутым в своей специальности, тогда у вас есть будущее. Очень важно понимать, к чему вы идёте, получая образование. Нужно приобретать те навыки, которые позволят быть конкурентоспособным. Это те составляющие успеха, которые позволят вам применить образование и развиваться. Без них жизнь учёного скучна, сера и малоперспективна.