«Когда наступают сложные, турбулентные времена, когда внешний мир начинает лихорадить, когда прислониться не к чему, тогда нужна поэзия», – говорит поэт, член Союза писателей ДНР, Союза писателей России, преподаватель МГУ, кандидат экономических наук Анна Ревякина. Подробнее читайте на ural.aif.ru.
Забой равен окопу
Рада Боженко, «АиФ-Урал»: - Анна, сборник стихов, который вы на днях представили в Екатеринбурге, называется «Кевларовый век». Кевлар – волокно, отличающееся особой прочностью, то есть, на ваш взгляд, в этом суть нашего времени?
Анна Ревякина: - Безусловно. Кевлар – этот тот материал, который защищает бойца на фронте (его используют в производстве бронежилетов, касок, берцев и так далее), защищает его тело. А поэтический кевлар позволяет сохранить душу – в этом соль определения, которое я дала современности. Кроме того, кевлар – это нить, которая соединяет поэта с читателем, читателя с поэтом, поэта с воином, воина с читателем…
У «кевларового века» очевидно выкристаллизовались три этапа. Первый – предчувствие войны, это те тексты, которые рождались до 2014 года и в которых авторы писали о «какой-то» войне, при этом было понятно, что это не Чеченская кампания, не Афган и не Великая Отечественная война. Это была какая-то другая война, возможно, из будущего.
- Прозорливость?
- Я не люблю громкие фразы о том, что поэт – пророк. Но порой поэту, действительно, удаются те или иные строчки, по которым можно сказать, что он прозорлив.
Так вот, второй этап «кевларового века» - это, конечно, период войны с 2014 по 2022 год, получивший условное название «восемь донбасских лет». Третий же этап начался 24 февраля 2022 года. Он ещё не завершён, хотя мы все, безусловно, стремимся к тому, чтобы его финализировать – словом, делом, штыком и так далее. Той сложной, опасной и, безусловно, грязной, работой… Помните, у рэпера Рича: «Пацаны за тебя делают всю грязную работу»? Вообще, профессию военного я могу сравнить, наверное, только с профессией шахтёра. Это ежедневная медитация на тему смерти, потому что ты не знаешь, вернёшься ли живым из окопа, равно как и из забоя. Забой равен окопу – та же геометрическая форма.
Пламенный мотор
- Для патриотической или, как её ещё называют, Z-поэзии качество первостепенно? Или всё же ценнее смысл, идея, авторская позиция?
- Вы знаете, если мне не изменяет память, в 2013 году ко мне в литературную студию «Кофе. Кошка. Мандельштам» приезжал Владимир Авцен – бывший донбассовец, живущий в Германии и возглавлявший тогда в городе Вупперталь альманах «Семейка». Он читал лекцию о донецком тексте, об истории донецкой литературы, о тех именах, которые останутся в истории не только региона, но и страны. И эту лекцию он начал с того, что сейчас в поэзии побеждает количество, а не качество, тогда как раньше было наоборот. Я восприняла это как звоночек памяти, ностальгии, ушедшей молодости.
На самом деле, мне кажется, если страна переживает поэтический бум (а она его сейчас переживает), то из количества рождается качество. Такой пример. Я успешно окончила музыкальную школу по двум классам – фортепиано и гитара. Так вот, для того чтобы вырастить пианиста-виртуоза мирового уровня, который будет собирать залы, пальцы которого подобно бабочкам будут порхать над клавиатурой рояля, нужно, чтобы десять тысяч детей пошли в музыкальную школу. Из этих условных десяти тысяч кто-то сойдёт с дистанции, кто-то окончит музыкальную школу, кто-то пойдёт в музыкальное училище, кто-то (гораздо меньше) поступит в консерваторию, и только один доберётся до Эльбруса. Этот один и будет собирать залы.
Русская поэзия такова, и Бродский об этом говорил, что в ней эпоха всегда выносит на вершину одного, который сидит там на своём поэтическом троне. И для того чтобы он там сидел, должны быть поэты первого ряда, второго, третьего, четвёртого, пятого… На сегодняшний день у нас полстраны пишет стихи. Это не поэзия, это стихи. Рифмуют, пытаются облечь свои чувства в стихотворную форму. Такова структура российского общества, и это потрясающе, в этом наша уникальность. Возможно, это связано с тем, что по-прежнему самую высокую ступеньку в поэтической иерархии занимает Александр Сергеевич – мы все выросли на его текстах.
Пушкин – золотой век русской литературы. У серебряного века тоже есть чёткие хронологические рамки, как и у бронзового. Даже железный век русской литературы есть – в 90-е годы прошлого века было такое явление. И вот сегодня – кевларовый век.
- С его поэтическим бумом?
- Да, мы его сегодня переживем, что естественно. Наше сердце бьётся в определённом ритме, и человек, обладающий «пламенным мотором», речью, – невероятно поэтическое существо, потому что есть внутренний ритм. И, когда наступают сложные, турбулентные времена, когда внешний мир начинает лихорадить, когда прислониться не к чему, тогда и нужна поэзия. Она заставляет тебя свои чувства, которые ты не можешь удержать внутри, отдавать бумаге. А война – это страшный катаклизм, который пришёл в жизнь донбассовцев в 2014 году, и очень многие люди в Донбассе, даже те, кто никогда не писал стихи, начали их писать, максимально остро, максимально точно формулируя свою мысль, свои чувства. А порой, как я уже сказала, война из будущего накрывала нас в настоящем и до 2014 года. Сейчас, когда мы это пережили и ПРОжили, всё стало понятно.
Люблю «старости»
- Мне кажется, что сегодня мы… скажем так, привыкли к земной турбулентности, свыклись с лихорадкой, не так остро она воспринимается, не так уж невыносимо болит.
- Это нормально, потому что человек привыкает ко всему. Не только вы привыкли жить в информационном поле, в котором много горя, трагедий, но где и радость, конечно, присутствует. Даже донбассовцы за много лет привыкли жить в войне, воспринимая её, безусловно, не как константу (страх и ужас – воспринимать войну как константу), но как переменную, которая с Донецком надолго.
Понимаете, страх, тревога, которые ты испытываешь в первый раз, находятся в пиковой точке: твоё сердце колотится, разум затуманен или, наоборот, очищен – в зависимости от реакций, продиктованных структурой твоей личности, характером. Но, когда ты вновь попадаешь в подобную ситуацию, ты уже знаешь, как действовать, как вести себя. Как, к примеру, меняется человек, когда в его город приходит война? Помню, когда были первое обстрелы, я испытывала панику и не знала, куда бежать – прятаться в ванную или, может быть, в коридор? И, вообще, что с собой брать? Эта паника застилала разум. А на пятый, шестой раз, я уже была принципиально другим человеком, знаете, из тех, что: «Так, без паники! Детей – сюда, чемоданы – туда!»
Сейчас же (я часто бываю в Донецке) порой лежишь в спальне, слышишь, как стреляют, видишь, как дребезжит окно, и думаешь: блин, если сейчас ударят близко, оно же выпадет и осколки полетят в тебя. Посмотришь на это окно, поворачиваешься спиной к нему и… засыпаешь.
- От новостей получается отвернуться?
- В какой-то момент я поняла, что не люблю новости, ненавижу ночные звонки. Я люблю «старости», а новости не люблю.
- Но вне политики теперь оставаться не получается?
- Слушайте, человек – это процесс. Аня Ревякина образца 2014 года была аполитичным человеком. Да, ходила на выборы, даже наблюдателем была, но эта процедура не совсем имела ко мне отношение. Я ощущала себя маленькой клеткой одного большого организма. И в 2014 году я, действительно, написала строчку: «Я вне политики, но это моя война, она постучалась утром, мы пили кофе». Буквально посреди этого кофе пришла к нам война, тут уж не до «вне политики».
«Маленькое донецкое дерево»
- А в одном из стихотворений 2011 года, которое вошло в антологию донбасской поэзии «Великий блокпост», вы написали: «Двигаться вон из комнат, в которых погром»…
- Предчувствие войны! Это текст называется «Переселенцы». И там не только погром, там, если продолжить: «Смерч, проносящийся, словно внутри метроном. Потактово: в нищету и неверие в Бога. Дома без порогов стоят – недотроги. И плачут потёками серых фасадов. Вон из страны разбредаются чада. Кому-то на запад, там жирная паперть и новый язык…» Да, смерч – это оружие. Если его закавычить и написать с большой буквы – это будет оружие.
- Тем не менее в 2014-м вон из комнаты не вышли ни вы, ни ваша мама, ни многие другие дончане. Почему?
- Не может быть простого ответа. Это связано с рядом факторов. Во-первых, это наша земля. Не просто какой-то клочок на планете Земля, это место, где лежат в земле твои близкие, это место, где делали первые шаги твои дети, это улицы, которые ты знаешь до трещинки на асфальте, это дома, которые ты помнишь с детства. Это наша земля, наш город, наша история, наше прошлое и, соответственно, наше будущее (как известно, без прошлого нет будущего).
Во-вторых, донецкий характер. Донецк – город-труженик, шахтёрский, суровый город. Да, в нём есть шахтёры, которые совершают ежедневную медитацию на тему смерти, но ведь есть ещё женщины, которые совершают ровно такую же медитацию – они ждут. А когда не было сотовых телефонов, как страшно было ждать мужчин из забоя! Шахты-десятитысячники загазованы, в них много метана… Донецкий уголь был кровавым и стоил очень дорого в пересчёте на человеческие жизни. Если повезёт, шахта тебя догонит на поверхности, к примеру, силикозом, а если не повезёт, ты останешься в ней. Так что, да, донецкий характер особенный. Даже есть такое шахтёрское выражение – «выскочить на характере».
А в-третьих, ощущение, что ехать некуда, нигде не ждут, никто не поймёт, неприкаянность, нежелание быть улиткой, которая носит свой домик на спине. В Донецке же все свои. В 2014 году, когда всё началось, мне казалось, что свет на время стал другим, что он исходит не от солнца, не от неба, а от людей. Как будто люди начали светиться. А мама… У неё жёсткий ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство. – Ред.), я это вижу. Но она этого не понимает, она находится в донецкой системе координат, и ей, как бы это жутко ни звучало, в ней комфортно. А в Москве – нет. Она задыхается без Донецка. Мама стихов не пишет, но у неё поэтическое сознание, и она говорит: «Я поняла, почему не могу уехать из Донецка, я – маленькое донецкое дерево. А куда может уехать дерево?» Такой вот верлибр.
- А почему вы, как продюсер, решили показать героев фильма «Отцы Донбасса» именно через отцовство?
- Потому что это для сегодняшней России очень важно. Не преуменьшаю роль матери в жизни ребёнка, но в то же время я ни в коем случае не хочу преуменьшать роль отца. Отец невероятно важен. Меня вырастил папа, родители развелись, и я осталась жить с ним, была такая маленькая семья – папа и его дочка. Отцы умеют любить, умеют быть необходимыми, умеют научить тому, чему мама научит не может. И самое интересное, что отцы испытывают не менее острые чувства. Они их меньше показывают, они, например, не плачут, а любят очень сильно. Сердце отцовское огромно. А какие у них бывают глаза! Сколько раз я наблюдала, как папаша ждёт своего спиногрызика в музыкальной школе или с тренировки, сидит такой усталый после работы, газетку читает, может быть, даже «Аргументы и Факты» (мой папа любил «Аргументы и Факты»). И тут выходит его спиногрызище, с пятёркой или с двойкой – совершенно не важно, и глаза папы загораются, будто хитрые лампочки с плавным включением – от тусклого света к яркому дневному, солнечному. Я много раз это видела. Я виду такие глаза у моего мужа, когда он смотрит на нашу дочь, такие глаза были у моего папы. Важно об этом говорить. Мы порой слишком много на себя берём, а между тем мы должны давать мужчинам время и возможность выстраивать отношения с детьми. Да, есть жуткая статистика по разводам, но так бывает, мы живём длинную жизнь, к нам иногда приходит любовь или что-то не складывается – мы не можем никого осуждать. В любом случае, дети ни в чём не виноваты, они не виноваты, что родители разучились говорить друг другу слова любви, им нужны мама и папа. Поэтому, я считаю, важно говорить о любви отцов.
- В том числе через события кевларового века?
- Через все события об этом важно говорить. Это делает нас сильнее.
