Уральский джаз-хор произвёл на федеральном музыкальном проекте «Ну-ка, все вместе! Хором!» фурор. Яркое выступление покорило не только членов жюри, но и многочисленных телезрителей. Однако в финальном баттле девушки уступили пальму первенства Академическому мужскому хору МИФИ. О смысле участия в проекте, его результатах и жизни юных музыкантов мы беседуем с руководителем джаз-хора Свердловской государственной детской филармонии Мариной Макаровой. Подробнее читайте на ural.aif.ru.
Широкий формат
Рада Боженко, «АиФ-Урал»: - Марина Юрьевна, результаты музыкального проекта, в финале которого джаз-хор занял второе место, вы восприняли как победу или как поражение?
Марина Макарова: - Я не воспринимала участие в шоу как конкурс. Конкурс для меня – это нечто другое. Но это была, безусловно, победа, которая заключалась в том, что мы вышли на федеральный канал. Это то, к чему мы стремились. Понимаете, у нас в багаже очень много наград самого высокого качества, в том числе гран-при очень серьёзных международных и российских конкурсов, но они не дают такого широкоформатного информационного охвата, какой мы получили благодаря участию в проекте.
- Этот охват дал о себе знать?
- Да, и очень быстро. Вышел первый показ, и уже на следующий день мы получили невероятное количество откликов. Кроме того, наше выступление широко обсуждалось в интернете. А после финала проекта билеты на наш концерт были раскуплены за четыре часа, при том, что он состоится в зале, на секундочку, на 800 мест.
Хотя, конечно, девочки на шоу ехали бороться, и, заняв второе место, расстроились. Но мы с ними поговорили, всë обсудили, и они успокоились. Вообще, я изначально их настраивала, что мы могли выйти из проекта после первого же этапа. Это ведь непрогнозируемая ситуация. Редакторы проекта рассказывали, что они пытаются заранее просчитать, кто выйдет в финал, но у них далеко не всегда это получается, хотя они опытные люди. Выступление участников оценивает сто членов жюри, и никто не знает, как они воспримут коллектив, что их «зацепит». В проекте участвуют и народные коллективы, и академические, и эстрадные… А на «стене» сидят не только специалисты, но и люди, которые вообще никакого отношения к музыке не имеют, и у них нет слухового опыта, который бы позволил оценить именно хоровое звучание. Поэтому наши дети были готовы к тому, что они едут показать, на что способны, но насколько наш хор продвинется никто, не знал.
И вообще, мы были очень близки к победе. Сейчас меня иногда укоряют, дескать, зачем вы взяли на финал это произведение, надо было что-то народное или детское…
На несуществующем языке
- А вы взяли...
- «Impossible Birds» – сумасшедшие птицы. Очень непростая композиция. Это современная концептуальная музыка, высокое искусство. Это то, что невозможно понять человеку без какой-то наслушанности, без определённой внутренней культуры.
Проблема в том, что по условиям проекта мы не могли сказать название произведения. Если бы такая возможность была, возможно, реакция судей была бы несколько другой. В произведении изображаются крики птиц, причём довольно резкие, не вокальные, там дико сложная партитура – невероятное количество голосов. Для нас очень важно было показать уровень владения голосом, уровень мастерства.
И потом, «Impossible Birds» для финала выбрала не я, а музыкальные редакторы проекта. Они меня подкупили этим выбором, потому что это мог оценить только люди очень грамотные, так, впрочем, и оказалось. Мне казалось, что они от нас хотят что-то популярное, но мне было интересно показать другую сторону, и это совпало с желанием редакторов проекта, которые сказали: наша задача – показать разную МУЗЫКУ. И они считают, что «Impossible Birds» – самый сильный номер из того, что мы показывали. Я с ними полностью согласна.
- В первом туре проекта вы исполняли песню на несуществующем языке. Что это за произведение?
- Кантата английского композитора Карла Дженкинса «Adiemus» (в переводе – «движение вперёд»). Нам, к сожалению, пришлось сократить её с семи до трёх минут. Все части кантаты написаны для женского состава в сопровождении симфонического оркестра (мы тоже поëм еë с оркестром). Это, действительно, несуществующий язык, созданный из звукосочетаний, фонем. То есть это слоговое пение, каждая часть которого имеет отсыл к какой-то культуре, к какому-то народу. Идея композитора заключалась в том, чтобы слушатель полностью погружался в музыку, прочувствовав её характер, темпоритм, не прислушиваясь к словам. В нашей трактовке часть кантаты отсылает больше к какой-то южной стране, может быть, к Мексике или Бразилии, к солнцу. Она, кстати, вызвала на проекте бурю эмоций.
Сами себе хореографы
- Вы обсуждаете с ребятами выбор репертуара?
- Нет, это не обсуждается. Я могу выслушать мнение, но решение принимаю исключительно сама. Я вообще ни с кем не советуюсь. И не считаю, что это плохо. Демократия неизбежно приведёт к истории «лебедь, рак и щука» – кому-то нравится одно, кому-то другое… А я понимаю, куда двигаю коллектив.
- Обратила внимание, что ребята на сцене в совершенстве владеют не только голосом, но и телом. Они невероятно артистичны, пластичны. С хором работает хореограф?
- Хореографии у нас нет, дети в средней группе (9–11 лет) занимаются пластикой всего раз в неделю, чтобы понять координирование рук и ног. Номер «Kayama» – это хореографическая постановка. Но там была большая программа – 18 частей со сквозным развитием, и её ставил московский постановщик Иван Фадеев. Это был исключительный случай, а вообще, постановщиков мы не берём. Хотя пробовали… Да, к нам приходят прекрасные хореографы, но они не понимают, как что-то сделать для певцов. У нас же всё связано с дыханием, с фразировками, и нужно, чтобы всё было органично. Мы сами очень много работаем над этим в классе.
Знаете, танцевальные коллективы транслируют в зал свою энергетику, а у хоров, за редким исключением, этого почему-то нет. И мне всё время страстно хотелось, чтобы наш хор пел и транслировал свою невероятную энергетику – это было моей идеей фикс на протяжении всего времени, которое я работаю с джаз-хором. Собственно говоря, она и воплотилась. И, повторюсь, мы всё делаем самостоятельно, это работа вне хореографии, это, как я называю, работа с телом.
- А кому принадлежит идея столь стильных костюмов?
- Да, они стильные! Это заслуга главного художника по костюмам детской филармонии, и вообще известного художника, Оксаны Бакеркиной. Нам часто восхищённо говорят: сколько у вас костюмов! На самом деле, их немного. Есть база, и есть множество деталей под любую программу. И все костюмы у нас в белой, чёрной и красном гамме – других цветов мы не привносим. Но имеются варианты на разные случаи: на фольклор, классику, популярную музыку…
Что же касается проекта «Ну-ка, все вместе! Хором!», то костюмы на каждый выход нам выбирали стилисты. На первый выход они выбрали очень красивую этническую историю – выглядело это, конечно, феноменально. А на второй, более лёгкий, «детский» вариант – брюки, футболки, подтяжки. Тоже хорошо получилось.
Знак качества
- Я правильно понимаю, что джаз-хор – это большой труд?
- Это очень большой труд! Я, на самом деле, не очень часто детей хвалю, работа у нас серьëзная, и нет времени на похвалы. Но я понимаю, что это труженики, и тем, кто прошёл нашу школу, дальше абсолютно ничего не страшно, потому что они, действительно, работают много, работают качественно. Та трансляция энергетики на зрителя, о которой я говорила, должна быть на каждой репетиции.
До старшего состава доходят дети (и я всегда говорю – семьи), которые действительно болеют этим, получают колоссальное удовольствие и реализовывают себя. Не секрет, что им приходится от многого отказываться. Кроме того, что на репетиции дети приходят вечером после школы, мы занимаемся его и в воскресенье, то есть семья должна быть в городе и не может себе позволить поехать, скажем, на дачу. Концерты бывают в праздничные дни, гастроли могут быть в любое время… Мы берём детей маленькими, после восьми лет к нам невозможно попасть, какими бы данными ни обладал ребёнок. Мы их растим и хотим, чтобы дух нашего коллектива они почувствовали с самых азов, пронеся его до взрослого возраста. Это, мне кажется, ценно, и люди, действительно, с трепетом относятся к тому, что имеют. Это самая большая моя радость.
- Интересно, а у хоровиков есть какие-то жизненные ограничения? К примеру, им можно есть мороженое?
- Мы не едим мороженое. Особенно, если понимаем, что много концертов. Конечно, я не могу стопроцентно гарантировать, что где-то когда-то они не позволят себе «нежелательное». Но в поездках точно запрещено то, что может помешать сохранности голоса: газировка, семечки, орехи, сухарики, сухое печенье, жирная пища… Ребята прекрасно знают всё, что относится к вокальной культуре.
- Какой в хоре верхний возрастной предел?
- Чаще всего это окончание школы.
- Расставание тяжело переносится?
- Да, это боль… В детей, которые доходят до финала, столько вложено, и от них такая отдача! Не только вокальная, это уже люди твои по духу – абсолютное интеллектуальное взаимопонимание, абсолютное понимание, как и что нужно сделать, и понимание, что такое хорошо и что такое плохо в этой жизни. Наш джаз-хор – это не только коллектив, который поёт. Здесь происходит воспитание качеств, которые потом пригодятся в жизни. И, как правило, наши ребята успешны не только в области вокала. Словом, на тех детях, которые доходят с нами до конца, я с уверенностью могу ставить знак качества.
