«Мир такой, каким мы сами его делаем, и если мы хотим жить по законам любви, добра, справедливости, мы должны сами устанавливать эти законы», – говорит учитель русского языка и литературы, родного языка и родной литературы гимназии №2 Екатеринбурга Татьяна Кочубей.
Чего не хватает детям мегаполиса
– Татьяна Делеровна, показывая выставку театральной афиши, открывшуюся в гимназии, вы сказали, что зритель сегодня другой. А читатель?
– Мне сложно об этом судить, потому что я из поля читательского интереса, из поля «книга – подросток» не выхожу. Но, думаю, речь здесь нужно вести не о подростках, а об изменении отношения к чтению в семье. В этом проблема. До появления цифровых технологий книга действительно была одной из активных форм проведения досуга, и мама, укладывая ребёнка спать, читала ему спокойным, ласковым голосом книжку – это само по себе на каком-то подсознательном уровне влюбляло его в сам процесс чтения.
Сейчас ситуация изменилась. Изменилась скорость жизни, родители не всегда имеют возможность читать детям, ещё меньше — обсуждать с ними книги. Несмотря на то что на уровне архетипического восприятия жизни мы остались прежними, в детях мегаполиса сегодня чувствуется какое-то внутреннее глубинное сиротство. И они с удовольствием откликаются на любой искренний разговор о них самих, а классическая литература – потому она и классическая, что позволяет говорить о нас сегодняшних.
– Разве современному подростку понятны переживания, например, Татьяны Лариной и Евгения Онегина?
– Если говорить с точки зрения формы, жанра, то история Татьяны и Онегина – узнаваемая мелодрама, рассказанная умным человеком. Эта история вовсе не «энциклопедия русской жизни» – это история про нас, про любовь, про не случившуюся любовь, про то, что однажды наступит понедельник, а жизнь уже изменить нельзя, про то, почему мы такие несчастные.
– И дети это считывают?
– А почему для них это должно быть проблемой, если Татьяна почти их ровесница? Им сегодняшним так же хочется любить и быть любимыми. И жаркие дискуссии начинаются как раз вокруг вопроса, почему это не случилось? А в Онегине первой главы многие узнают себя – золотая молодёжь, только он там страсбургский пирог ел, а они – паштет фуагра. И для языковой гимназии, где дети одновременно изучают две культуры, русскую и европейскую, очень важно понимать, что разрыв корневых, родовых связей трагичен. Однажды одна девочка мне сказала: «Ловлю себя на том, что я даже думаю по-английски». Ничего не оставалось, как ответить: «Боже мой, как мне тебя жаль».
Если вернуться к классике, которая лежит в основе школьной программы, то здесь есть другие проблемы. Первая в том, что русская классика депрессивна, «омовение души через страдания» подросткам тяжело воспринимать просто в силу возраста, ведь пока за них проблемы решают взрослые, и дети верят – что бы ни случилось, появится взрослый волшебник — и тыква превратится в карету. Поэтому многое в русской классике им понять сложно, многое вызывает у них удивление. Но с другой стороны, они готовы к обсуждению, к честному разговору, многие моменты они воспринимают на эмоциональном уровне, что очень хорошо.
Мне очень интересно с современными детьми, интересно с ними говорить, в эти моменты я как никогда ощущаю себя внутри времени, внутри эпохи.
Детям не нужен хрестоматийный глянец
– В чём ещё проблема восприятия подростками русской классики?
– В том, что её писали взрослые дядьки для взрослых дядек, а у мужчин своя психология. Но здесь помогает изучение биографии писателя, в которой почти всегда есть женщина, сподвигнувшая писателя на создание шедевра.
Но есть в изучении классики и ещё одна проблема – это учебники. Иногда читаешь их и диву даёшься – в хрестоматиях не тексты, а какие-то рудименты. Меня не устраивает и какая-то игра в поддавки в рассказах о биографиях писателей.
– А вам кажется, что дети должны знать буквально все подробности, в том числе непривлекательные?
– Слушайте, всегда должен быть какой-то манок, какая-то морковка. И потом они должны увидеть в писателях людей, которые сомневались, делали ошибки, не стеснялись в этих ошибках признаваться и, что самое главное, мучительно искали выход из ими же созданной неправильной ситуации. Надо убирать хрестоматийный глянец, надо детей удивлять: фактом биографии, сопоставлением двух стихотворных строчек, двух совершенно не похожих друг на друга писателей.
– Вы посещаете со своими учениками театры. Как вы считаете, что первично – визуальное восприятие произведения или всё же первоисточник?
– Знаете, для меня одна из форм рефлексии – создание с детьми буктрейлеров, документальных фильмов, их выходы на улицу с опросом горожан по поводу классики. И я думаю, хороший фильм и хорошая книга не должны оспаривать вопрос первенства. Другое дело, когда мы смотрим экранизацию или спектакль, поставленный по какому-то произведению, – это разговор в треугольнике «автор – читатель (зритель) – режиссёр». И оценивая спектакль или фильм, ты должен понимать, что ты говоришь о мнении режиссёра. Поэтому давайте подождём с «понравилось – не понравилось», для этого всё-таки нужно понять, насколько твоё мнение совпадает с мнением режиссёра. А для этого нужно прочитать произведение.
Зачем нужен молодежный сленг
– Как вам удаётся вовлечь родителей в проект «Читаем с мамой», в котором вы и спектакли ставите, и фильмы снимаете?
– И дети, и взрослые всегда чувствуют искренний интерес к себе, а мне с ними интересно. Мы встречаемся один раз – всем понравилось, второй – понравилось, а потом всё как у Пушкина: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она». У меня «Литературные гостиные» проводят бывшие ученики, а мои выпускники продолжают снимать фильмы.
– Вы спокойно могли бы обойтись без организации выставок, работы с родителями, хождений с учениками в театры, без «Литературной гостиной», без других многочисленных проектов. Вы могли бы тихо-мирно вести уроки. Что вами двигает?
– Мне кажется, сегодня я спокойно могла бы обойтись без уроков, занимаясь внеурочными проектами. А если серьёзно, не хочется жить исключительно в пространстве ОГЭ и ЕГЭ, с установками на решение каких-то утилитарных, прагматических, а потому не вечных задач. Мир такой, каким мы сами его делаем, и если мы хотим жить по законам любви, добра, справедливости, мы должны сами устанавливать эти законы. Я прекрасно понимаю, что не могу изменить мир в глобальном смысле. Но мои дети читают и обсуждают книги, с удовольствием ходят в театры, а самое главное, они учатся решать проблемы не кулаками, не подлостью, не предательством. Это немало, правда?
– Как вы относитесь к молодёжному сленгу, к обилию иностранных слов? Разделяете ли вы беспокойство по поводу скорой гибели русского языка?
– Оставьте, ничего не погибнет. Во все времена это было, скажем, в любимом нашем «Евгении Онегине» Пушкин выделял курсивом иноязычные слова. Сколько бы там любители отечественной словесности ни ахали и ни охали, ничего русскому языку не угрожает. А по поводу молодёжного сленга… Мы же прекрасно понимаем, что это некий заборчик, который огораживает территорию, закрытую для нас, взрослых. Это такой секретик, показывающий: «Мы не такие, как вы». Ну и ладно, ну и пусть. Придёт другое поколение – они будут иначе говорить, и мы в своё время говорили на своём языке.
На мой взгляд, куда большая опасность в том, что мы можем вообще разучиться говорить друг с другом. Культуру общения, культуру выражения своих мыслей на родном языке подменяют рудиментарные фразы, прерванные смайликами, всяческими значками, – и это не даёт возможность выразить до конца свою мысль, послать миру запрос того, что ты хочешь от него услышать. Вот это меня больше волнует. Когда нет культуры связной внутренней речи, исчезает самый верный твой собеседник – ты сам. А человек должен уметь говорить с самим собой, должен не бояться этого разговора.
