Самое яркое воспоминание у Андрея Кожевникова — как в детстве он с бабушкой ездил в родовую деревню Кашка, стоящую на берегу Чусовой, как ловил с пацанами хариусов... Тогда он, конечно, не знал, что однажды практически в одночасье свернёт бизнес и уедет из города жить в заброшенную деревню, где станет единственным жителем. Жить и работать в радость. Подробнее читайте на ural.aif.ru.
Не с того начал
«Когда я в этих местах Шалинского района был на разведке, приехал сначала в Кедровку, где только два брата жили, — рассказывает Андрей Робертович. — Помню, сижу у них на завалинке, и ощущение такое, будто я в детство вернулся, в Кашку. Вот сейчас частенько думаю: получается, что я всю жизнь созревал для такого бытия. Всегда мечтал — вот отойду от дел, уеду в глухую деревню... Тогда это были только мечты, далёкие от реальности. Но нигде и никогда я не чувствовал себя более комфортно, чем в охотничьей избушке-зимовушке. А тут как-то всё совпало. И теперь живу в заброшенной деревне, куда только дачники наезжают отдохнуть, рыбу половить, построил просторный светлый дом, где много окон, из которых пасеку видно (блажь у меня такая была), баню поставил, мастерскую, где улья делаю. А вокруг звенящая тишина».
Путь в осиротевшую деревню Тепляки у Кожевникова начался со знакомства в лесу, где он охотился, с кержаками. Старообрядцы — люди закрытые, но они быстро нашли общий язык с новым знакомым, возможно, почувствовав в «городском» своего. В своё время бабушка крестила маленького Андрея в старообрядческой часовне, но потом, по его признанию, он рос, как обычный советский школьник. Как-то кержаки, издавна занимающиеся пчеловодством, попросили Андрея Робертовича помочь найти человека, у которого можно купить хороших чистокровных пчёл. Он такого нашёл в Пермском крае.
«Съездил к нему, познакомились, подружились, — рассказывает Кожевников, — попросился пожить у него, решил взять паузу, перезагрузиться. Всё лето там провёл, поваром был — люблю я это дело с детства. Посмотрел, как у него на пасеке всё устроено. Понравилась его жизнь». Вернувшись, Андрей Робертович свернул дело и начал искать ту самую глухую деревню, место, где можно обосноваться.
Плясал в поисках не от печки, а от пасеки. В Кедровке, конечно, понравилось, но нашлись причины, чтобы не бросать там якорь. А в Тепляках обнаружил отличное место для пасеки — полянка, которую лес будто обнимает, и плодородный слой тонюсенький, а под ним камни, благодаря чему здесь всегда сухо. Но первые пару лет, признаётся, ничего не делал, включив систему переключения. Пока строился дом, жил в полузаброшенной избушке. «Дороги тогда здесь не было, трактора в грязи застревали, привезти сюда стройматериал было целой историей», — рассказывает Андрей Робертович. А на вопрос, как же ему удалось добиться строительства хорошей дороги в деревню с одним жителем, лукаво улыбается: «Результат удачного стечения обстоятельств и административный опыт».
Мы сидим в тёплом уютном доме, лакомимся душистым мёдом («вот свежий, а это прошлогодний, я, например, старый больше люблю»), замешанном на густом разнотравье, с дивным домашним хлебом («хлеб пеку, пироги, у бабушки научился, помню, дед ворчал, мол, не мужицкое это дело»). Андрей Робертович рассказывает, как первый блин у него вышел комом: «Я не с того конца начал. Купил пчёл у того пермского знакомого. Они у меня погибли. Опять купил, опять погибли. Грамоты было мало, сказывалась (смеётся. — Ред.) городская рукожопость. Руки-то под клавиатуру были заточены. Дело в том, что у пчёл два основных инстинкта — медосбор и размножение. Нормальный пчеловод начинает со сбора мёда, а ненормальный — это я — с размножения. А с этим, надо сказать, всё сложно, мудрёно в плане организации. Поэтому года на три я завис без развития. Но сейчас вроде бы проблему решил, нашёл хороший племенной материал».
Постоянное ученье
От него не добьёшься точных цифр, отмахивается, мол, не люблю считать. Сколько ульев? «Меньше сотни». А семей пчёл? «Их вообще лучше не считать, они в любой момент могут пропасть, в их жизни столько загадок!» И приводит в пример одну из них. Есть на пасеке Кожевникова одна точка, в которой, сколько бы он ни ставил улей, пчёлы не живут и всё тут. Однажды уважаемый человек, профессор, преподаватель пчеловодства, на полном серьёзе сказала Кожевникову, что улья надо заземлять. Он улыбается: «Мне пока не до таких высоких материй, более приземлённых дел полно».
Или вот ещё пример. «Наука утверждает, что пчёлы к человеку не привыкают, не дрессируются и своего пчеловода от чужого мужика не отличают. А я вот на деле убеждаюсь, что это не так. Был как-то у одного пчеловода на пасеке, так меня его пчёлы так отнянькали! А своего не тронули. Поэтому я чужих людей на пасеку не вожу от греха подальше, — рассказывает Андрей Робертович. — Но, бывает, и свои меня жалят. Характеры у них категорически разные, есть прямо бешеные, невменяемые (самые злые — средне-русские пчёлы, с ними только в скафандре работать можно). А есть спокойные, которым всё по барабану. Но рано утром я на пасеку обычно не хожу, утром они все злые, добреют, когда цветы распускаются и лёт начинается. А нынче на меня вдруг две семьи окрысились, хорошо так однажды наподдавали. Но я им королев поменял, на следующий год должны быть как шёлковые. А вообще, извечный вопрос пчеловодов: кто умнее — пчела или пчеловод? Ответа пока нет. Понимаете, пчелиная семья — это суперорганизм. Кто им управляет, неизвестно. Моя же задача — создать предпосылки, чтобы они делали вовремя то, что им предначертано».
И всё же мы идём на пасеку, которая уже готова к зимовке. Погода славная, поэтому часть пчёл гуртуется на свежем воздухе, у входа в улей. «Проветриться вышли», — объясняет Андрей Робертович. И рассказывает, что, в отличие от многих коллег, ульи в тёплое место на зиму он не заносит, только для теплоизоляции забрасывает их снегом. Ульи же делает собственными руками по технологии, разработанной с друзьями-конструкторами. «Мы взяли за основу самый энергоэффективный человеческий дом, — говорит Кожевников, — и по его образу и подобию создали свою конструкцию. Голову, конечно, пришлось поломать, всё же это сильно уменьшенная модель дома. Но, знаете, пасеку деньгами не построишь, тут во всём самому разбираться надо, залог успеха — терпение и труд».
На людей не охотятся
«Здесь, в уединении, появилось время подумать, поразмышлять. Не зря же монахи в скиты уходили. Когда мы в „человейнике“ крутимся, не до того, ритм другой. Да и вообще, для человека самая трудная работа — думать. Критическое мышление включать энергозатратно. И страшно. А вдруг поймёшь, что делал что-то не так, — говорит Андрей Робертович. — Я много вечерами думал... За некоторые ситуации в жизни стыд насквозь прожигает. Но здесь я внутренне изменился, от многого очистился. Откровенно говоря, боюсь: а вдруг выгорание наступит? Но пока, к счастью, этим и не пахнет. Меня часто спрашивают, мол, не одиноко ли мне? Нет! Столько дел! К тому же сыновья в гости приезжают, да и связь у меня есть — стабильный интернет. Я сейчас, признаться, в город по делам еду, как на каторгу».
Нынче осенью Андрей Робертович пошёл в лес за рыжиками и метрах в трёхстах от пасеки обнаружил берлогу, которую медведь для зимовки готовит. Посмеялся: «О, сосед появился». На всякий случай собрал окурки и разбросал их вокруг пасеки — «человеческий» запах, если что, отпугнёт соседа. «Мне кержаки объяснили, что после Ноева ковчега звери на людей не охотятся, — рассказывает Кожевников. — Они не нападают, они защищаются. А дальше уже своей головой соображать надо. Если, к примеру, идёшь в малинник, пошуми, чтобы медведь понял, что ты идёшь. Ему своя шкура дорога».
«Да, пчеловодство — это постоянный труд, но он приносит радость», — говорит Андрей Робертович. Как-то он поделился этим с близким другом. Тот аж взбесился. Попытался парировать, мол, были мы как-то в колхозе, бабушка нас молоком угощала, обратил внимание на её измождённые, искорёженные тяжёлым крестьянским трудом руки — какая тут может быть радость? «Но на её лице была улыбка! Ей было приятно угостить гостей домашними продуктами. Человек получал удовольствие от того, что доил корову и кого-то угощал, кормил, — говорит Кожевников. Поэтому, повторюсь, здесь труд для меня в радость».
...Андрей Робертович признаётся, что историю деревни Тепляки знает «крупным помолом». Но тем не менее на въезде он установил указатель с датой первого документального упоминания поселения — 1730 год. Кто теперь скажет, что эта деревня необитаема?
Подписывайтесь на АиФ в  MAX
|
