На прошлой неделе в Москве был озвучен шорт-лист премии «Лицей» им. Александра Пушкина. О том, что это за награда, о современном литературном процессе и своей новой книге «АиФ-Урал» рассказал поэт и критик из Екатеринбурга Константин Комаров.
У памятника Пушкину
– Константин, вы – единственный автор из столицы Урала – вошли в короткий список премии «Лицей». Насколько она престижна?
– Сегодня это самая крупная, статусная и авторитетная для молодых российских писателей награда. Премия будет вручаться уже в пятый раз, она существует в двух номинациях: поэзия и проза. Обладатель первого места получает 1,2 млн рублей. Да не покажется странным, но главный учредитель премии – корейский концерн, представители которого очень любят и ценят творчество Александра Пушкина. Поэтому и вручается она 6 июня – в день рождения поэта, на Тверском бульваре в Москве, у его памятника. Хотя были случаи, когда это происходило на Красной площади.
– Средний возраст номинантов в этом году – 26 лет, на три года меньше, чем в предыдущем сезоне. Литература молодеет?
– Один год – нерелевантный показатель, чтобы говорить о каких-то тенденциях. В следующем году всё может измениться, поэтому я не стал бы делать таких выводов. Насколько я знаю, возраст большей части авторов, ежегодно попадающих в шорт-лист, – 25–30 лет. Что логично, так как это возраст первого этапа литературной зрелости. Хотя у поэтов и прозаиков это происходит по-разному. Прозаики обычно созревают позже.
– Из 20 соискателей девять живут в Москве или Питере. Столицы по-прежнему «рулят» в литературном процессе?
– Лично я не чувствую столицецентричности литературы, какой она была до эпохи интернета, в советское время, когда только переезд в Москву мог позволить автору заявить о себе. Сегодня это не главное, ты можешь находиться где угодно. Например, критик Василий Ширяев живёт на Камчатке, но это один из самых читаемых современных критиков. А преобладание в шорт-листе столичных авторов объясняется просто: там живёт больше народу.
– Представитель журнала «Новый мир» Ольга Новикова недавно заявила, что сегодня многие писатели начинают сразу публиковаться в Сети, минуя «толстые» журналы. Их время уходит?
– Гибель толстым журналам пророчат давно, уже лет 15 или 20, но они не умирают, продолжают выходить. Да, некоторые из них исчезают, однако это тоже естественный процесс. Проблем множество: с арендой помещений, с тиражами. Но средства на их издания всё же находятся, иногда довольно необычными способами. Например, журнал «Звезда» обеспечил себе год существования, проведя аукцион, на котором продавались различные автографы и вещи Бродского. Для многих авторов, в том числе молодых, толстый журнал по-прежнему служит местом для профессионального признания. Это 200-летняя традиция, которую просто так не отменить. Другой вопрос, что появились и другие способы заявить о себе. Но кино и ТВ когда-то не смогли убить театр. С Сетью и толстыми журналами – всё то же самое.
– В современной поэзии появляются новые интересные имена?
– Появляются, хотя и не часто. Но так и должно быть. Поэт – явление штучное, много их быть не может. Если раз в пять лет прозвучит имя нового молодого стихотворца – это уже неплохой результат. Периодичность небольшая, зато постоянная. Имён я называть не буду, но они есть не только в коротком, но и в длинном листе «Лицея».
Здесь и сейчас
– Вы известны как поэт и как критик. А что для вас важнее?
– Если я не буду писать стихи, то умру физически, так как без поэзии не мыслю жизни. Если же перестану писать критику, не умру, но жизнь моя станет скучнее. Видите ли, критика – вещь прикладная, повод отозваться на какие-то произведения, авторов, события в литературном мире, которые тебя задевают здесь и сейчас. Она не для вечности. А поэзия, простите за пафос, всё-таки претендует выйти за пределы своего времени. (Помимо того, что это работа со временем как таковым.) С учётом того, что поэзия метафизически весомее, она для меня значимее. Критика – это моя профессия, моё дело, а поэзия – жизнь и судьба. Миссия, если хотите. Хотя, вообще, это абсолютно разные виды деятельности, со своей спецификой и навыками. Мне в этом смысле приходилось тяжеловато, так как нужно было постоянно переключать мышление, но я постепенно привык.
– Коллеги по цеху говорят, что вы достаточно жёсткий критик. Чего не прощаете авторам?
– Хороший вопрос. Я стараюсь сближать критику и поэзию, говорить о поэзии как поэт, поэтому иногда становлюсь менее отстранённым, чем полагается аналитику. Я эмоционально вовлечён в текст, отсюда, наверное, и жёсткость, о которой говорят мои коллеги. Если же говорить конкретно, то меня раздражают необоснованная претенциозность, пошлость, банальность, выдаваемая за новаторство, лицемерие, бездарность. Всё это несёт для литературы энтропийную, разрушительную энергию. А подлинная поэзия – явление антиэнтропийное. Очень хочется, чтобы и моя критика носила такой же характер.
– В чём вы видите задачу современной критики? Её роль со временем меняется?
– Конечно, меняется. Сегодня критик уже не может претендовать на то, чем был ещё в недавнем прошлом. Он уже не маяк в море читательских вкусов. Кроме того, сейчас критика очень дифференцирована. Например, есть ниша, которую занимает Галина Юзефович: что почитать и почему. Есть толсто-журнальная критика, которая пытается проникнуть вглубь анализируемого текста (к ней, в частности, принадлежу я). Критика сочетает три компонента: информацию, аналитику и оценку. Но какой-то из них обычно превалирует. Вообще же с появлением интернета критиком, в каком-то смысле, может стать каждый. Я прочёл книгу, отозвался на неё, а кто-то отозвался на мой отзыв. Возникает цепочка, формируется дискуссия, генерируется энергия, необходимая для движения вперёд. О критике как о мощном литературном институте говорить всё сложнее. При этом критиков, хороших и разных, очень много! Достаточно посмотреть лонг-листы премии «Неистовый Виссарион», которую вручают у нас в Екатеринбурге. Конечно, современная динамичная жизнь не способствует появлению нового Белинского, однако есть люди, которые продолжают заниматься этим неблагодарным, но благородным делом. Потому что без критики, в каком бы состоянии она ни находилась, здоровый литературный процесс невозможен.
– Вы участник проекта «Лёгкая кавалерия». Что это за проект?Если я не буду писать стихи, то умру физически, так как без поэзии не мыслю жизни. Если же перестану писать критику, не умру, но жизнь моя станет скучнее.
– Он был создан три года назад редактором журнала «Вопросы литературы», критиком Игорем Дуардовичем, а сегодня его возглавляет другой замечательный критик – Анна Жучкова. Суть в том, что 12 (сегодня – 6) авторов пишут, о чём захотят, выбирая любую литературную тему. Объём текста ограничен, поэтому он должен быть очень ёмким, острым и в хорошем смысле провокационным. И этот мобильный формат сработал! О «Лёгкой кавалерии» сегодня много говорят, каждый её выпуск становится событием, возникают споры и баталии, иногда очень ожесточённые. Всё это свидетельствует о здоровом литературном процессе. Я о многом и о многих успел написать в «Лёгкой кавалерии» и продолжаю с удовольствием это делать.
Мир под обложкой
– Периодически читаю вас в социальных сетях. Откуда такая нелюбовь к верлибру?
– Верлибр как таковой требует большой виртуозности. За отказом от рифмы должны быть актуализированы все остальные компоненты стиха. Но современные отечественные верлибристы об этом забывают, поэтому подавляющее большинство их опусов – это плохая проза, написанная столбиком. У русского верлибра нет своего канона, нет своего национального гения, каковым для Запада был и остаётся Уолт Уитмен. Кроме того, русский язык, в отличие от романо-германских, сам по себе заточен под рифму, она в нём неисчерпаема. Давид Самойлов писал, что рифма будет ещё очень долго питать русский стих. Отказываться от неё – сознательно обеднять поэзию, обрекать себя на духовную нищету. За всю историю русской поэзии хорошие верлибры можно пересчитать по пальцам, и обращались к ним авторы (Блок, Гумилёв) исключительно в плане эксперимента. Сегодня многие молодые люди не умеют писать стихи, но очень хотят. И используют для этого верлибр.
– Да, доволен. На данный момент это наиболее полное собрание моих стихотворений, оно показывает мою 20-летнюю поэтическую эволюцию, мой художественный мир под одной обложкой. Стихи в книге расположены в обратном хронологическом порядке – от самых новых к самым ранним. Её можно читать с конца, а можно – с начала. Кроме того, она прекрасно издана и радует глаз. Когда я смотрю на неё, то понимаю, что всё было не зря.
– В последнее время вы увлеклись сочинением палиндромов. Чем привлекателен данный жанр?
– Я бы сказал, что это палиндромы увлеклись мной. Они приходят сами, в день по 15–20 штук, и бывают очень навязчивы. Допустим, читаю какой-нибудь текст и вижу, как в нём то тут, то там проступают палиндромы. Они копятся, пляшут перед тобой, отвлекают от чтения, но грех их не зафиксировать, хотя бы для самого себя. Иногда мне хочется, чтобы они уже ушли, но я понимаю, что в палиндромах проявляется мощь языка, его живая игровая составляющая. Не исключено, что когда-нибудь соберу их, однако что из этого выйдет – пока не знаю.
