Не исключено, что со временем какие-то всем известные сказки получат возрастные ограничения. Об этом, в частности, мы беседуем с кандидатом философских наук, доцентом кафедры социальной философии Уральского федерального университета Оксаной Братина. Подробности – в материале ural.aif.ru.
Жизнь – другое?
Рада Боженко, «АиФ-Урал»: – Оксана Александровна, меняется мир, развиваются технологии, преобразуется общественное сознание, а сказки неизменно остаются одним из первых источников познания жизни. Чем обусловлена их вечная ценность?
Оксана Братина: – Сказки – первый нарратив, первое повествование, с которым мы сталкиваемся в жизни. До сказки ребенок сталкивается и усваивает такую форму, как потешки. Помните, водим по ладошке – «сорока-белобока кашу варила…», качаем на коленках – «по кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам..», хлопаем в ладошки «ладушки ладушки, где были? У бабушки».
Маленький ребенок сталкивается с закличками: «У кошки боли, у Сережи не боли», пестушками: «Маленькие ножки бежали по дорожке», прибаутками. В сказке же присутствует повествование, сюжетная линия, герой… Любая сказка (мы сейчас не говорим про былины и эпосы) просеивается через время, и остаётся квинтэссенция, чистая экзистенция, поэтому ребёнок получает самое ценное, кристаллы: это про любовь, это про волю, это про смелость и так далее. Доступная форма, облачённая в красивую метафоричность, в психологически тонкую образность, обеспечивает прекрасную усвояемость.
Сказки переживают критическую проверку временем. Сейчас, например, активно обсуждают новый фильм «Чебурашка», кто-то доволен, кто-то нет, и мы не знаем, останется ли этот герой через сто лет в жизни подрастающих малышей. К примеру, осталась Золушка, пройдя время, множество интерпретаций сценаристами и кинорежиссерами. Или другой пример: выросло поколение студентов, которое было буквально помешано на мангах, но неизвестно, будут ли манги воспринимать их дети.
– Многие сказки пережили адаптацию. Это оправданно?
– При подготовке цикла лекций по Сказкам, обратила внимание на передачу, в которой участвовали переводчики Андерсена. Советские дети выросли на переводах Анны и Петра Ганзенов. Вопрос, надо ли перепереводить, делать новые переводы, адаптировать вечные сказки к новым языковым пластам? Это вечный вопрос, как вопрос об адаптации Библии. Так и мы всё время говорим об адаптации сказки.
– Являются ли сказки источником информации: о культуре, о традициях?
– Помните, в музыкальном фильме «Огниво» Принцесса (она же дочь трактирщика) горько спрашивает Кукольника: «Но ведь сказка – это одно, а жизнь – другое, правда?» И он отвечает: «К сожалению, правда». Это с одной стороны. А с другой… Мы из былин о русских богатырях получаем представление о том, как люди жили, как занимались сельскохозяйственными работами, каково было устройство дома. Хотя тут возникает вопрос исторического освидетельствования. Что и кого считать свидетельством или свидетелем? Особенно это касается тех времён, когда не было технических средств, например, фотографии. Ведь даже зарисовки события можно сделать абсолютно по-разному.
С третьей же стороны – возьмём Туве Янсон, которая ко всему прочему была прекрасной художницей. Она не просто написала серию книг, где центральные персонажи – Мумми-тролли, не просто зарисовала этих, как ей казалось, странных существ, она создала целый мир! В Стокгольме есть Музей сказок, посвящённый четырём скандинавским сказочницам, включая Туве Янсон и Астрид Линдгрен, Сельму Лагерлеф, Эльзу Бесков. И в нём есть комната в скандинавском стиле с камином, чайником, деревянными стенами, кажется, сейчас вс яблочным пирогом выйдет Мумми-мама. Стоит в музее подняться выше на качелях, увидишь башенку из кубиков, увенчанную тефтелькой, и кажется, что вот-вот прилетит Карлсон.
Баба-яга 18+
– Подтекст, смысл сказок прочитывается, исходя из нашего жизненного опыта, или он прозрачен для всех?
– Сначала был миф. Миф всегда трагичен, эпичен. Всё, что было отражено в мифах, перешло в сказки: онтология (происхождение мира), антропология (происхождение человека), космология… Можно продолжать и продолжать. Эти же темы стали развиваться в сказках. Функции, которые выполнял миф, максимально исполняет и сказка: воспитательная, идеологическая, героическая, эстетическая, просвещенческая. Каждый из нас раскрывает свои актуальные функции. Например, возможно ли для достижения цели применять хитрость и ложь? Вечный сократовский вопрос: «Может ли быть ложь во спасение?» Мы сами делаем вывод и преподносим его детям. А потом, повзрослев, ребёнок перечитывает сказку и сам делает выводы, возможно, открыв в сказке для себя что-то новое.
– Не секрет, что, читая ребёнку сказку мы порой опускаем какие-то моменты. Страшные, например.
– Иногда взрослые чрезмерно остерегают ребёнка от каких-то «страшных» моментов в сказке. С каждым из нас случалась ситуация, что во взрослой жизни, перечитав какую-то сказку, мы подумали, какая она страшная, при том, что в детстве нам так не казалось. Всё потому, что в детстве всё воспринимается более естественно.
Скажем, крестьяне в давние времена воспринимали смерть как естественный ход жизни. Экзистенциального кризиса не было. И порой кажется, что дети ближе к тому ещё нерафинированному сознанию, потому они многие вещи воспринимают естественнее, чем взрослые, которые уже сконструировали себе мир, оценки и форматируют все прочитанное под эти конструкции. Посадила Баба-яга Иванушку на лопату, сунула в печь – бедный крошка!С каждым из нас случалась ситуация, что во взрослой жизни, перечитав какую-то сказку, мы подумали, какая она страшная, при том, что в детстве нам так не казалось. Всё потому, что в детстве всё воспринимается более естественно.
Кстати, об отношении к смерти. Вы, скорее всего, помните, что примерно до конца 80-х годов в семьях было принято фотографироваться во время похорон на кладбище, у гроба усопшего родственника. В римских трапезариях висели посмертные маски покойных, дескать, дедушка по-прежнему трапезничает с нами. Сегодня это сложно представить. Мы многие вещи пересматриваем с точки зрения принятого, дозволенного, с точки зрения этики, эстетики. Представьте, как изменяются нормы за столетия! Безусловно, спираль диалектики отражается и на восприятии сказки. Не исключаю, что со временем какие-то общеизвестные сказки получат возрастные ограничения.
Казалось, на века
– Как вы думаете, почему одни авторские сказки остаются на века, а другие лишь в своём времени?
– Авторские сказки более актуальны, своевременны. Возьмём, к примеру, «Три толстяка» Юрия Олеши. Вот уж в своë время был резонанс! Очень политизированная сказка, идеологическая: критика диктатуры, воспевание образ истинного революционера, освобождение. Сказка с открытым нервом. Её читали, экранизировали (с каким удовольствием мы смотрели замечательный фильм по ней 1966 года с Алексеем Баталовым!), театральные режиссеры ставили на сцене. Казалось, эта сказка будет вечной. Но о чём пишет Олеша в своих дневниках? О том, что в почтенном возрасте он практически ушёл в забвение. Сегодня и Эдуарда Успенского дети принимают совсем не так, как принимали его мы, и Кира Булычёва. В своё время за его книжками в библиотеке очереди стояли. Мне кажется, и Александром Волковым сегодня не зачитываются, и Николаем Носовым («Незнайку», «Незнайку на Луне»).
– А они, оказалось, жили в моменте?
– Вот! А мы-то ожидаем от сказки вечности. Но ведь есть и вечные сказки – А.Пушкина, Шарля Перро, Г.Х. Андерсена, братьев Гримм… Просто есть талант, а есть гений. Талантов много, и мы их признаём: написано хорошо, мультфильм добротный, фильм хороший, о ценностях говорится. А есть гении целой эпохи – Пушкин остаётся Пушкиным, Андерсен – Андерсеном, их масштаб прошёл критическую проверку временем, о которой мы говорили.
Но так или иначе сказка со своей особенной эстетикой, со своей воспитательной, образовательной, развлекательной функциями всегда будет сопутствовать жизни человека. Тем более, что у человека всегда, со времён архаики есть потребность в одухотворении окружающего мира. Кажется, что таким образом – через вербальное, вымышленное, высказанное – мы ещё больше осваиваем и присваиваем мир.
