В июле в Екатеринбурге прошли Царские дни, а озвученные на прошлой неделе результаты историко-архивной экспертизы в очередной раз подтвердили подлинность «екатеринбургских останков» как семьи Романовых. Однако история гибели царственных страстотерпцев продолжает будоражить умы свердловчан. О своём видении этой трагической истории нам рассказал драматург, автор пьесы «Я убил царя», главный редактор литературного журнала «Урал» Олег Богаев.
Революция – это самоедство
– Олег Анатольевич, у вас подлинность останков Романовых, найденных под Екатеринбургом, сомнений не вызывает?
– Вызывает. Если поговорить с серьёзными учёными-генетиками, они не дадут 100%, что найденные останки принадлежат семье последнего императора. По этому поводу было много научных конференций, в том числе и у нас, но почему-то на них приезжали в основном специалисты правого, монархического толка. Западных учёных на них практически не было, а им я доверяю больше, потому что они находятся в стороне от наших внутренних игр. Нужно создавать серьёзную международную комиссию. Когда я писал пьесу «Я убил царя», то просмотрел в том числе километры различных симпозиумов на эту тему. У меня возникло ощущение, что даже у учёных, которые настаивают на подлинности останков, нет полной убеждённости в своей правоте.
– Вы написали пьесу «Я убил царя». Название звучит зловеще…
– Это слова одного из цареубийц, я слушал его признания в записи. Причём было абсолютно ясно, что человек гордится своим поступком, он понимает, что совершил что-то глобальное.
У нас в семье передавалась легенда, как мой прадед, живя в 1918 году в Екатеринбурге, в ночь с 16 на 17 июля проснулся от выстрелов в доме Ипатьева. Скорее всего, это миф, расстояние от нашего дома на улице Болотной (нынешняя Большакова) до особняка Ипатьева было слишком большим. Мне было пять лет, когда бабушка рассказала мне эту историю. И я тогда задал наивный вопрос: «А почему прадедушка не побежал спасать царя?» И бабушка мне ответила: «А зачем?»
Позднее я неоднократно задавал себе вопрос: а что бы сделал я? И понял, что тоже никуда бы не побежал. Когда рядом происходит что-то страшное, например убийство человека, а ты живёшь на двенадцатом этаже, то думаешь: наверное, его спасёт кто-то другой. Проблема в том, что все мы – обыватели.
– Хотите сказать, что в убийстве семьи императора участвовал весь город?
– Понимаю, звучит ужасно, но это так. Собственно, пьеса именно об этом. Я родился в этом городе, здесь жили мои предки. Не могу сказать, что я дико влюблён в Екатеринбург-Свердловск, но это моя жизнь. И я утверждаю: семью Романовых убил город. Вся Россия принимала в этом участие! Убивали не только семью, убивали страну, её дух! Считаю, что мы тогда исчезли как государство, как нация. Нынешняя наша разобщённость – это последствие той трагедии. И это нужно осознать.
Возможно, это когда-нибудь поймут наши внуки. Ведь что такое революция? Представьте, что вы сидите, пьёте чай, а потом ставите на стол кружку и начинаете отгрызать себе палец, потом руку, ногу, начинается самоедство. Человек пожирает сам себя. С 1917 по 1925 год в России происходило именно это: мы ели сами себя.
Каиново пятно или бренд?
– Какими материалами вы пользовались, когда писали пьесу?
– Самыми разными – документами, слухами, городскими легендами, в том числе я внимательнейшим образом прочёл материалы следователя Николая Соколова. Я убеждён, что убийство Романовых носило ритуальный характер. Советская власть сформировала свою религию, но то, что сделали эти люди, – это некое ответвление от неё, некое раскольничество.
– С одной стороны убийство Романовых – это некое каиново пятно на лице города, с другой – оно привлекает паломников и туристов, став, если так можно выразиться, брендом столицы Урала. Здесь нет противоречия?
– Действительно, мы часто относимся к этой трагедии как к туристическому бренду. Но есть народная городская память, мне она передалась через близких людей. Помню, одно время в доме Ипатьева был детский сад, мы отводили туда старшего брата и шли с мамой дальше.
Помню, как покойный писатель Герман Дробиз рассказывал, что у него работала домработница. Она вспоминала, что после трагедии замывала в доме Ипатьева полы, оттирала кровь.
У моего дяди мать была из села Покровское – родины Распутина, Агриппина Николаевна. Она рассказывала, что, когда была ребёнком, через их деревню проезжал царь. Они останавливались на 15 минут у них в доме, чтобы попить чаю. Вспоминала, что император не выглядел как царь, был рябой и некрасивый. Вспоминала, что везли кучу добра.
– Пьесу «Я убил царя» вы охарактеризовали как постдокументальный жанр. Что это такое?Проблема в том, что в истории Романовых слишком много белых пятен, и даже историкам приходится заниматься додумыванием, то есть постдокументальным театром.
– Это целое направление в театральном искусстве. Например, я изучаю записи следователя Соколова, который допрашивал инженера Ипатьева. Там нет никаких эмоций, но я вижу, что Ипатьев мог говорить или чувствовать, эти посылы существуют в тексте следователя. При этом я ничего не выдумываю, это не фейк.
Во дворе дома Ипатьева был колодец, у меня в пьесе инженер говорит: мерили с сыном глубину верёвкой и дна не достали. Я прекрасно знаю, что у Ипатьева не было никакого сына, но он мог бы быть, мне, как художнику, важно сделать высушенную в документах фигуру инженера более эмоциональной.
Например, писатель Юрий Тынянов в своё время исповедовал тот же подход. Есть документы, и есть определённые обстоятельства, за которые ты не имеешь права выходить. Николай Романов не мог спастись и уехать в Шанхай, его история оборвалась в Екатеринбурге. Но ты имеешь право наполнить пространство пьесы живыми образами.
Дело не в подлинности
– У вас в пьесе маляр замазывает белой краской окна в доме Ипатьева, чтобы Романовы не могли видеть, что происходит снаружи. Это исторический факт?
– Эту историю я обнаружил лишь у одного автора – у писателя Эдварда Радзинского, хотя искал её и в других источниках. Ни в одном документе закрашенные окна не фигурируют, во всяком случае, я их не нашёл. Но это не означает, что Романовы жили там как у Христа за пазухой, всё было очень страшно.
– Дом Ипатьева стоило бы сохранить? Его ликвидация была ошибкой?
– Конечно, его необходимо было сберечь для потомков, я бы весь центр города сохранил. Несмотря на то, что дом снесли, эта географическая точка всё ещё существует. И она до сих пор болит. Но вообще, я не очень понимаю, почему Романовых убили в доме. Могли запросто посадить в пару машин, вывезти за город и расстрелять там. В деле много и других странностей, которые объясняет ритуальный характер убийства.
– Как вы считаете, в деле семьи Романовых когда-нибудь будет поставлена точка?
– Полагаю, что эта история никогда не будет разгадана до конца. Внутри неё слишком много таинственного, как и в истории с гибелью группы Дятлова. Человечество будет разгадывать их всегда. Гибель Романовых, отношение к ней всё время будет трансформироваться вместе с изменениями в стране.
Сейчас мы относимся к ним как к жертвам, но если изменится идеология – изменится и отношение к царственным страстотерпцам. Царебожие будет сменяться атеизмом – и наоборот. Проблема в том, что в этой трагедии слишком большое количество белых пятен, и даже историкам приходится заниматься додумыванием, то есть постдокументальным театром.
Мне же было важно сказать одно: дорогие мои земляки, если вы думаете, что прошло сто лет и мы с вами ни при чём, то это совершенно не так. И дело не в подлинности останков – они или не они, дело в ответственности жителей города, в котором на тот момент жило 40 тысяч человек. И жили очень тесно, в Екатеринбурге всегда была плотная застройка.
Дело не в гибели Романовых, а в том, что эта история может повториться. Все мы несём ответственность за гибель той страны с её особенным укладом жизни, за равнодушие наших земляков и соотечественников.
