«Говорите! Он вас слышит». О правилах посещения больных в реанимации

«Пациент, находящийся в стационаре, имеет право на общение с родственниками. Никто не должен нарушать права человека», - уверен заведующий отделением анестезиологии-реанимации ОКБ №1, главный анестезиолог-реаниматолог Свердловской области и Уральского федерального округа, доктор медицинских наук, заслуженный врач РФ Александр Левит.

Пусковой механизм

Рада Боженко, «АиФ-Урал»: Александр Львович, Государственная дума в первом чтении приняла законопроект, согласно которому, как декларируется, родственники смогут посещать пациентов в отделениях реанимации. Насколько важен такой закон?

Александр Левит: Признаться, я удивлен. Я полагал, что этот вопрос уже решен и тема не требует обсуждения. Поясню, начав издалека. Есть Федеральный закон №323 «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации», согласно которому пациент имеет право на доступ к нему служителей культа, родственников, законных представителей. Причем там написано: «Человек, находящийся в лечебном учреждении». Понятно, что отделение реанимации находится в лечебном учреждении, поэтому возникает вопрос, зачем нужны какие-то особые «постановления», связанные с посещением этого отделения?

Кроме того, есть Хельсинская декларация (разработана Всемирной медицинской организацией и принята в 1964 году. - Ред.), подписанная, в том числе, и Советским Союзом, которая защищает права человека, а значит, и пациента – человека, обратившегося в лечебное учреждение. На Западе есть понятие «автономия пациента» - никто без его согласия и волеизъявления не имеет право проводить какие-то манипуляции, и пациент, находящийся в стационаре, имеет право на общение с родственниками. Так что основа – это права человека, которые никто не должен нарушать.

- В таком случае в чем проблема?

- В субъективизме и в отношении медицинского персонала некоторых лечебных учреждений к этому разделу работы. С чего всё началось? Со встречи представителей некоммерческих организаций с президентом, на которой было озвучено, что в какие-то отделения реанимации не пускают родственников пациентов. Это, видимо был своего рода пусковой механизм: раз не пускают, давайте примем закон.

На самом деле эта проблема должна была решаться локально, потому что она демонстрирует уровень человечности, интеллекта и профессионализма персонала, включая главного врача данной медицинской организации.

Про птичек и внуков

- В вашем отделении доступ родственников к пациентам разрешен?

- Начну с того, что это самое большое реанимационное отделение в России – 58 коек. И у нас никогда не было проблем с посещением пациентов родственниками. Более того, мой принцип – чем тяжелее больной, тем больше необходимость того, чтобы родственники видели: пациент не брошен, им занимаются, врачи работают.

Другое дело, что существуют ограничения. Какие? Прежде всего, ограничения по времени – с 11.00 до 13.00. Посещения ограничиваются и в том случае, если с пациентом (или с кем-то лежащим в палате рядом) проводятся какие-то медицинские манипуляции. Но в этом случае мы просто просим родственников подождать.

В свое время на больнице висел постер: «Здоровье народа – богатство страны». Но это лозунг тоталитарных режимов. Нет, здоровье человека – это его богатство и его близких. И родственники должны понимать, что от их участия многое зависит. Мы можем, например, прооперировать человека. Для того чтобы он жил! Поэтому нужна социальная реабилитация. Но восстанавливать пациента без участия родственников невозможно!

- Я правильно понимаю: они обеспечивают «связь» пациента с той жизнью, что была до болезни?

- В том числе. В отделении пациенты видят медицинский персонал, слышат звук аппаратуры… Вы знаете, я всегда говорю, что мы бойцы невидимого фронта. Пациент, который перенёс тяжелый период реанимации и интенсивной терапии, тяжелый период восстановления, встречая нас в коридоре… отводит глаза. И это совершенно нормально: человек не хочет вспоминать о своём плохом состоянии, о той обстановке, в которой он находился.

И потом. Концепция раннего восстановлении после хирургических операций, которой мы обязаны доктору Кехлету из Швеции, предполагает не только раннее удаление дренажей, раннее поднятие на ноги и так далее, но и раннее общение с родственниками. Мы исповедуем эту концепцию, понимая, что нормальные, адекватные родственники способствуют восстановлению пациента.

- На психологическом уровне?

- Именно. Психология, вообще, интересная штука. Вы наверняка знаете, что существует понятие длительной искусственной вентиляции легких, которая применяется у пациентов с дыхательной недостаточностью, сепсисом и так далее. Так вот, основная задача - отлучение от искусственной вентиляции легких. Этот процесс подразумевает много-много пунктов и обязательно учитывает психологический момент. Пациент, который длительное время (две, три недели) находится на ИВЛ, привыкает к тому, что ему ничего делать не надо, что за него дышит аппарат. Мы ещё до всяких «указов-приказов» пускали к таким пациентам родственников, чтобы они погладили близкого человека, поговорили с ним. «Он нас не слышит». Неправильно! Слышит.

- Даже если…

- …находится в состоянии медикаментозного сна. Я и мои коллеги всегда говорили (и говорим): приходите! Приходите, рассказывайте про птичек, про погоду, про внуков, про урожай, про то, что, например, река в сторону пошла, что вы белый гриб нашли. Про что угодно! Только не про болезнь. Более того, мы советуем принести плеер, записав, скажем, детские сказки, рассказываемые мягким голосом. Помните, раньше была радиопередача «Театр у микрофона»? Обязательно нужно принести человеку в реанимацию очки, вставные челюсти, слуховой аппарат, если он его носит.

- То есть «атрибуты» здоровой жизни?

- Естественно! То, чем человек пользовался в обычной жизни.

Кстати, про привыкание к ИВЛ расскажу историю. Как-то у нас лежал мужчина с тяжелой формой клещевого энцефалита. На «вентиляции» он был 180 дней. И вот он уже дышал сам, но, как только дело шло ко сну, переставал дышать. Засыпал, переставал слышать звук аппарата, пугался и… переставал дышать. Когда мы его выписали, я ему с собой дал дыхательный аппарат. Его жена, врач, включала ему аппарат в сеть, чтобы он просто вхолостую работал – тык-тык, тык-тык. Через неделю вернула, когда психологический барьер был преодолён.

Так что все методы надо использовать. Ведь, в конце концов, наша конечная цель – здоровый человек.

Презумпция вины?

- Возвращаясь к «указам-приказам». Посещение отделений реанимаций ведь уже было в прошлом году «задокументировано»?

- Да, в 2016 году было письмо Министерства здравоохранения РФ, которое для всех регламентировало порядок посещения отделений реанимации и интенсивной терапии. Это очень важно. Не менее важно, что в нем были указаны не только права, но и обязанности родственников (см. инфографику. - Ред.).

- Я знаю, что иногда вам приходится сталкиваться с обратной проблемой – разыскивать родственников пациентов.

- Совершенно верно. А порой возникают такие ситуации. Поступает пациент, у него есть родственники, и не где-нибудь в Воркуте, а здесь, в Екатеринбурге. Но… День их нет, два, три… На пятый день появляются: «Ой, а что с моей мамой (папой, братом и так далее)?» Рассказываем, мол, так и так, состояние тяжелое. Интересуемся: а раньше-то вы где были? «Не смог прийти». Просим: «Вы уж приезжайте, пожалуйста». Увы, нередко так бывает.

Конечно, в семье могут быть разные отношения, и, допустим, неприятие продолжается даже тогда, когда человек попадает в реанимацию. Но зачастую это обычный российский пофигизм или установка «мне все должны». Вы же обязаны лечить, вот и лечите. Особенно ярко это проявляется в условиях «наката» на медицинских работников, который продолжается последние года два и поддерживается средствами массовой информации. Отечественным кинематографом, снимающим дурацкие фильмы, в которых якобы «достоверно» показывается работа врача. В таких условиях нам, конечно, тяжело работать, но весь этот негатив отрицательно влияет и на людей - они перестают верить врачам. Это же дичь! Единственный хороший был сериал – «Скорая помощь» с Клуни. «Доктор Хаус» тоже неплох. А всё, что у нас выходит, не выдерживает никакой критики.

Вы знаете, я две недели был в отпуске, а когда вернулся, у меня на столе, как у главного специалиста, лежат восемь жалоб. Причем большинство начинаются со слов: «Я знаю, что врачи виноваты». Судя по всему, у нас нет презумпции невиновности, у нас – презумпция вины.

- Александр Львович, что вы посоветуете родственникам, которых вдруг снова не пустят в отделение реанимации?

- Я думаю, что после письма федерального Минздрава, которое было продублировано региональными ведомствами, таких случаев не будет. Но если вдруг всё же не пустили, нужно начать с лечащего врача, заведующего отделением, главного врача больницы. Спросить, почему? В большинстве случаев, думаю, это будут объективные причины.

- То есть сразу писать президенту не стоит?

- Нет-нет, не надо отвлекать президента, у него столько работы!