«Без права на страх». Кто выбирает профессию детского кардиохирурга

«Мне приходится порой слышать: зачем ты занимаешься врождёнными пороками сердца? Пусть природа сама решает. Это неправильно. Медицина – это прежде всего гуманизм по отношению к человеку», - говорит сердечно-сосудистый хирург, заведующий отделением детской кардиохирургии Свердловской областной клинической больницы №1 Константин Казанцев.

Отстаём

Рада Боженко, «АиФ-Урал»: В России ведь оперировать детей с врождёнными пороками сердца начали сравнительно недавно?

Константин Казанцев: Первое отделение врождённых пороков сердца новорождённых детей и детей первого года жизни создал в институте имени Бакулева в 80-х годах Владимир Владимирович Алекси-Месхишвили – личность в узких кардиохирургических кругах легендарная. Они, первые в Советском Союзе, начали оперировать детей с критическими пороками сердца сразу после рождения. Транспозиция, открытие лёгочной артерии… Очень сложные пороки, которыми до этого времени никто не занимался, из-за чего дети просто погибали. Представляете, на всю страну единственное отделение! Катастрофически мало. Сейчас же в России есть 40-50 клиник, которые занимаются детьми и обеспечивают более или менее приемлемую помощь.

- Более или менее приемлемую?

- На самом деле отставание во всей российской медицине (в том числе, в кардиохирургии) сильное. Да, мы делаем большую работу, да, мы большинство детей с критическими пороками сердца оперируем, и они продолжают жить. Но до европейской и американской кардиохирургии нам ещё далеко.

- С чем это связано?

- Про это никто не любит говорить, но это связано с отсутствием системного подхода во всём, начиная с образования. Сегодня медицинское образование не успевает за требованиями времени, и на выходе мы получаем специалистов со слабой теоретической и практической подготовкой. Мне не стыдно сказать, что я чего-то добился не благодаря системе образования, а благодаря самостоятельному обучению. Книги, статьи – каждодневное повышение своего уровня профессионального образования. Как теоретического, так и практического. Можете посмотреть на мою книжную полку – там книг на русском языке процентов десять.

Отсутствие нормального контроля качества нашей работы – ещё одна проблема. Он формален. Мне просто есть с чем сравнивать, я знаком с элементами европейской медицины и знаю, как там контролируются качество оказываемой помощи и качество подготовки специалистов.

С другой стороны, у нас система на пустом месте не выстроится, министр ее не насадит. Она должна созреть изнутри, но для этого, видимо, ещё не пришло время. Хотя я знаю, что многие коллеги думают так же. У себя в отделениях мы делаем определённые вещи, организуемся в ассоциации, общаемся на конференциях. Системный подход в конце концов выстроится, но для этого нужно время.

- Оно у нас есть, учитывая и без того сильное отставание?

- А иначе никак. Приведу бытовой пример. Можно ведь жить в доме, где грязно, не убрано, разбиты стекла, и ждать, пока ЖЭК с этим разберётся. А можно жильцам организоваться, всё отремонтировать и выработать общую норму поведения – мусорят и справляют нужду в подъездах не министры и не президент.

Кроме того, медицина – это ведь не только врач, но и пациент. Уровень его культуры, тактичности, доверия, понимания, что нельзя называть человека плохими словами только потому, что у тебя плохое настроение, - всё это тоже играет немаловажную роль. Почему мы в каждом человеке видим врага? Почему, бывает, мы изначально настроены на конфликт? Мы не научены общаться нормально – это большая проблема одной большой системы, в которой всё звенья одной цепи: у нас нет грамотно наученных докторов, грамотно обученных менеджеров и так далее. Проблема не в медицине! Она в тотальном отсутствии грамотного образования. И в отсутствии грамотного отбора, той эволюции, когда наверх должны отбираться самые грамотные, самые профессиональные, самые качественные кадры. Но, увы, кумовство в России известно с незапамятных времен.

Никакой дрожи

- Безрадостная картина.

- Вообще, я не пессимист, как может показаться по моим рассуждениям. Если бы я был пессимистом, я бы не занимался лечением врождённых пороков сердца. Хотя мне приходится порой слышать: зачем ты этим занимаешься, пусть природа сама решает. Это неправильно. Медицина – это прежде всего гуманизм по отношению к человеку.

- Во многих отзывах родителей ваших маленьких пациентов звучит: «Это врач от Бога!» Вы чувствуете себя, образно говоря, помощником Создателя, устраняющим его «недочёты»?

- Можно - отвечу коротко? Нет, не чувствую. Я делаю всё, что я умею, и у меня есть определённое понимание той или иной ситуации.

- Не ошибусь, если скажу, что ваша специализация подразумевает постоянное хождение по грани?

- Основной посыл части моих коллег: мы должны максимально себя обезопасить с юридической точки зрения. Мой посыл идёт не со стороны ожидания неблагоприятного финала. Я считаю, что мы должны сделать всё возможное так и таким образом, чтобы помочь человеку избавиться от его проблемы. При этом объяснить ему всё так, чтобы он был настроен идти с нами до конца. Какой это будет конец? Никто не знает. В кардиохирургии так: ты вроде бы пошел на стандартную, простую операцию, а она заканчивается катастрофой. Хотя никто этого не ожидал. Но если принимать решения, только исходя из опасения «а вдруг что будет», тогда… тогда просто не стоит работать, не стоит компрометировать свою профессию. Страх в моей профессии недопустим. Когда ты принял решение, ты не имеешь права на это чувство. Ты должен сделать всё, что должен, так, как умеешь. Никакой дрожи в руках или трясущихся коленок не должно быть.

Где родился…

- При наличии протокола лечения есть ли в вашей специализации место для «творчества»?

- Протокол лечения, протокол операции – это всегда хорошо. Это помогает структурировать информацию, этапы и так далее. То есть благодаря протоколу мы имеем отправные, базовые точки тех направлений, в которых мы должны действовать. Это как при движении на дорогах, где мы должны знать правила. Но, если в правилах написано, что пешеход должен переходить дорогу в установленном месте, а он ее переходит в месте неустановленном, мы же не продолжаем движение, не сбиваем человека. Любой сознательный водитель остановит автомобиль и пропустит пешехода. Так же и в хирургии. Запротоколировать всё невозможно, двух одинаковых сердец не бывает, как не бывает двух одинаковых пациентов. И когда во время операции возникает нештатная ситуация, у доктора включается мозг, он действует грамотно. Не на газ давит, а на тормоз. У нас всё так же, как в жизни.

- Что в условиях постоянного напряжения спасает вас от выгорания?

- То, что у меня самая хорошая в мире работа! Результаты моей работы дают колоссальный эмоциональный заряд, стимул её продолжать.

- Вы никогда не думали о  том, чтобы уехать работать за рубеж? С вашим уникальным опытом, думаю, такие предложения наверняка поступали.

- Где родился, там и пригодился – это моя история, это по мне. Да, мне иногда не нравится погода, особенности уральского характера, хмурые лица. Но здесь мне всё близко. А сверхзадача, которую я продвигаю в своем коллективе, - сделать всё возможное, чтобы нам не было стыдно за своё отделение. Сделать всё грамотно, по уму, выстроить тот самый системный подход, о котором мы с вами говорили, научить молодых коллег, освоить все возможные операции. И заниматься чем-то новым, потому что рано или поздно в России созреют и детская трансплантология, и те технологии, которые пока вовсе не развиты. И мы должны к этому стремиться, быть к этому готовыми. Приехать куда-то на всё готовое – это, конечно, хорошо. Но у меня, видимо, нездоровые амбиции. Мне хочется работать здесь.