О том, почему в этом году продолжают гореть леса, а также об особенностях работы в особо охраняемом лесу рассказывает директор заповедника «Денежкин Камень» Анна Квашнина.
Как погибли головастики?
– Анна, на днях вы опубликовали в социальной сети фотографию веточки с набухшей почкой и подписали: «Кажется, кто-то сошёл с ума». Какие ещё «безумства» вам приходилось наблюдать в заповеднике?
– Что касается почки, то такое явление в природе называется вторичным цветением, в данном же случае это вторичное набухание. Деревья ловят режим температуры и режим освещения, у нас на Урале эти режимы весной и осенью порой совпадают, и у них иногда срабатывает ложный вызов к началу жизнедеятельности. Далеко не все деревья это делают, но, скажем, ива или, как на фотографии, осинка могут. Так что набухшую в октябре почку нельзя назвать из ряда вон выходящим явлением.
А самое большое «безумство» происходит сейчас – начиная с прошлого года мы просто не узнаём территорию. Очень сильно меняются условия заповедника и прилегающих к нему территорий. Очень сухо. За все годы моей работы здесь так сухо в октябре не было никогда. Это, конечно, сказывается на экосистеме. У нас очень маломощная, рыхлая почва, и она не может служить буфером для того, чтобы задержать влагу. Поэтому когда засушливый период длится продолжительное время, то почва просто пересыхает. Это ощущают растения. В этом году, например, не было урожая клюквы и других ягод, даже морошка на болотах выгорела. Но самое драматичное, что в этих условиях происходит, это, конечно, пожары. Условия в природе изменились, а мы – нет: как жгли порубочные остатки, так и жжём, как разводили костры, так и разводим. Мы не приспосабливаемся к тому, что происходит, мы остались в старой системе координат, тогда как природа перешла в новую.
Но нам, безусловно, необходимо перейти в новую систему координат, нам нужно понимать, что влаги в почве мало и что те действия, которые раньше не вызывали особых проблем, сегодня их порождают. Наверное, в позапрошлом году можно было поджечь большую кучу дров и ничего бы не произошло. А в этом году всё горит.
– И горит до сих пор?
– Да, горит до сих пор. Хотя порубочных остатков, слава Богу, на территории заповедника нет. Может ли сейчас загореться лес от костра? Трудно сказать. К примеру, обычно в лесу очень много луж – ямок, заполненных водой, в этом году они все пересохли. Головастики пересохли – это ударило по лягушкам, по комарам тоже сушь ударила, это лето у нас бескомарное. Для кого-то, может, это и хорошо, но в природе эта потеря наверняка где-то аукнулась.
Животные и птицы ощущают отсутствие влаги – у них стало меньше мест водопоя. Мы заметили, что летом в жаркий период они все были какие-то чумные, теряли осторожность… Хотя в критических ситуациях они напрягают все свои возможности, стараются выживать.
В чём «фишка»?
– Заповедник – природоохранная территория. Что это значит?
– Заповедник – это только одна из категорий в системе особо охраняемых природных территорий. У нас в России, на мой взгляд, очень стройная система особо охраняемых природных территорий. Это заказники, это природные парки регионального подчинения, это национальные парки… Заповедники в этой системе самые строгие по охране, по своему статусу – это строгоохраняемые природные территории. Главные задачи заповедников – это, во-первых, сохранение территории и, во-вторых, наблюдение за естественными природными процессами. Вторая задача, вообще-то, уникальна, поскольку нет такого государственного института, в задачи которого входит изучение естественных природных процессов. Когда по телевизору, например, говорят «заповедник на юге Африки» – врут, потому что заповедник – это чисто российское ноу-хау. Никто больше в мире не придумал, что нужно сохранить участок леса нетронутым и при этом понять, как он живёт и «работает».
– Каким образом территория получает статус заповедника? Что на ней должно быть особенного?
– Изначально заповедники задумывались как представители разных географических зон. Наша страна, опять же единственная в мире, стала сохранять территории не потому, что там что-то «суперкруто» или «надо срочно спасать», а потому, что захотелось представить основные природные комплексы России. Было проведено географическое районирование территории страны, и заповедники начали открываться в типичных местах. Это было очень мудро.
На самом деле, мне непонятно, как учёным удалось такое научное предвидение. Представьте, 1917 год, дикая страна… Сказать, что я восхищаюсь ими, ничего не сказать.
– В чём особенности заповедника «Денежкин Камень»?
– У нас всё интересно. Мы сохраняем участок малонарушенных лесных территорий (или, по-другому, леса высокой природоохранной ценности) – те, которые не порезаны дорогами, не задеты вырубками и крупными пожарами. То есть леса, которые развиваются по своим законам. Кроме того, мы находимся в полосе южной части северной тайги, тут проходит граница разных зон – Срелдний Урал встречается с Северным. Соответственно, на территории заповедника пересекаются ареалы многих животных. Большое биоразнообразие здесь и за счёт горы Денежкин Камень, которая даёт и высокую прочность, и тундровые участки – на Денежкином камне даже есть участок степённой тундры. И, повторюсь, малонарушенные леса. Это фишки Денежкиного Камня.
Открытию заповедника предшествует большая работа учёных, и ещё большая бюрократическая работа – согласование множества документов и проектов. Но в результате получается такая вот жемчужина.У леса есть путь развития, и сосняк – это переходная, пубертатная стадия. К сожалению, почти все леса Свердловской области – это пубертат.
Что вместо тундры?
– В чём заключается научно-исследовательская работа сотрудников заповедника?
– Самое главное – это слежение за естественными природными процессами, о чём я уже говорила. Существует программа ведения научных работ, которая называется «Летопись природы». Это такой научный талмуд, который включает в себя различные разделы: почва, рельеф, воды, погода, флора, фауна, научные исследования… Тут уместно сравнение с метеостанцией, сотрудник которой каждые три часа измеряет температуру почвы, воздуха, влажность и так далее. Мы делаем примерно то же самое, но с биологическими объектами – с флорой и фауной. Хотя за погодой мы тоже следим, наблюдаем, в том числе за влажностью почвы, влажностью воздуха.
Что касается биологических объектов, то, к примеру, мы на фенологических площадках наблюдаем за сезонным развитием растений. Наблюдения за морфологие редких растений выглядит так: ты приходишь на площадку, над каждой травинкой садишься на четвереньки, потому что она высотой, скажем, один сантиметр, и меряешь у неё длину стебля, ширину листка, количество жилок, длину цветка и так далее. Этих травинок может быть 150, а может быть 300, и каждую ты со всех сторон обмеряешь, регистрируя параметры развития.
– Высота в один сантиметр – это, надо полагать, художественное преувеличение?
– Почему же? Нет. У нас есть такая «штучка» – оксиграфис, это северное растение, у нас в заповеднике оно встречается на южной границе ареала, оно высотой как раз один сантиметр. А высота розетки листьев у него, допустим, один миллиметр. И есть параметр «ширина нижнего листа»… Понимаете, да? Как хочешь, так и выбирай, кто из них «нижний», учитывая, что все эти листья с ноготок младенца (смеётся. – Ред.). Замечательная работа! Оксиграфиса на площадке у нас около сотни, и растёт он очень тесными кучками, поэтому измерять его приходится не просто на карачках, а буквально попой кверху. С утра до ночи.
Также мы ведём мониторинг лесопокрытой площади – наблюдаем, что происходит с лесом. Мониторим все ветровалы, горельники… Например, в 2016 году у нас произошёл ветровал на одном из отрогов Денежкиного Камня – на Жёлтой сопке, и там после шквалистого ветра не очень старый (после горельников 1936 года) сосняк просто весь лёг. Естественно, мы всё это картируем. В том числе мы используем данные дистанционного зондирования, постоянно мониторим спутниковые снимки – смотрим, где и что на территории изменилось, после чего идём туда ногами и пытаемся понять, что там произошло.
Мы начали ряд наблюдений за зарастанием тундры. Тундра начала зарастать на границе Европы и Азии, почти на границе заповедника. Дело в том, что кедровка вносит очень много орехов, она их везде «сажает», поэтому саженцев везде много. Но обычно это временные вещи, а тут в какой-то момент мы поняли, что эти кедры начали расти и хребет начал затягиваться кедром. Мы начали за этим процессом наблюдать (примерно та же история, как с оксиграфисом – приходишь, считаешь, меряешь со всех сторон). С прошлого года этот участок тундры стал себя плохо чувствовать, возможно, это тоже был временный процесс, хотя мы думали, что там начнёт лес подниматься. Сейчас смотрим: либо всё-таки кедровник выпадет (то есть не будет расти), либо всё-таки будет. Интересный процесс.
Что касается животных и птиц, то мы их обязательно считаем. И, разумеется, смотрим за их экологией: когда медведь в спячку лёг, когда заяц начал линять, кто улетел или прилетел…
– Подсчёт животных ведётся по следам?
– Зимний маршрутный учёт ведётся, да, по следовой активности. Это учёт с эффектом накопления – ты проходишь, зачёркивая следы, которые были, а на следующий день считаешь, сколько там набегано за сутки. То есть млекопитающие считаются по следам, а птицы – по встречам. Тут тоже есть определённая методика пересчёта – ты идёшь по маршруту и отмечаешь всё, что взлетело, на каком расстоянии от тебя, от тропы.
– Сколько же километров вы по лесу наматываете?
– На самом деле, немного, это только кажется, что мы «бегуны» . Если ты работаешь на маршруте, у тебя ведь нет задачи добежать с места на место. Есть задача пройти и сделать кучу работы. Так что наш рабочий маршрут от 10 до 15 километров.
Но нам же ещё надо территорию содержать в приличном виде. Нужно где-то поставить избушки, привезти туда печку, дрова, перекрыть крышу, обвесить всю территорию аншлагами «Территория заповедника «Денежкин Камень». Проход запрещён», почистить просеки учётных маршрутов… Так что работы очень много, это только кажется, что мы ходим по лесу и радостно птичек считаем. Это не совсем так.
– Сохранились ли результаты наблюдений за природными процессами, которые проводились первыми сотрудниками заповедника?
– У нас есть материалы обследования лесных площадей, собранные нашими предшественниками. Иван Васильевич Семечкин (доктор сельскохозяйственных наук, заслуженный лесовод РФ. – Ред.), который к несчастью, недавно умер, предоставил нам все данные промеров пробных площадей, которые велись с 1955 года. И мы повторили все эти промеры. В позапрошлом году мы очень подробно описали лесную площадь, которую описывали наши предшественники в 1955-м.
– Безусловно. В 1955 году это был сосняк, а сейчас не сосняк. Сосна – это, вообще, представитель вторичных лесов, то, что в простонародье называется сорняком. Когда вы начинаете огород возделывать, у вас сначала вырастает куча всего – осот, крапива и так далее. А уже потом начинают расти огородные культуры, какой-нибудь лук, к примеру. Так вот, сосна и берёза – это то, что затягивает нарушенные территории, после чего уже начинает расти наш коренной состав леса: пихта и кедр. У леса есть путь развития, и сосняк – это переходная, пубертатная стадия развития. К сожалению, почти все леса Свердловской области – это пубертат. Малонарушенных лесных территорий в области всего 4%.
Конечно, те сосняки, которые изучали в 1955 году наши предшественники, – это не пубертатные сосняки, но они явно возникли на месте каких-то пожаров. К слову, мы сейчас очень надеемся войти в проект, который изучает исторические пожары и историю развития леса. Фантастически интересная тема: из чего лес складывался и что влияло на его развитие. Так вот, та площадка, описанная в 1955 году как сосняк, сегодня вполне уверенно стала пихтой и кедром.
