«Культура – это живой организм, в котором рождаются новые формы, а старые уходят. Но слёзы по поводу уходящей традиции не совсем справедливы – традиция не может умереть, она умирает, когда умирает народ», – говорит этнолог, ведущий методист Центра традиционной народной культуры Среднего Урала Вячеслав Печняк.
Зачем обычным людям этнография и антропология
– Вячеслав, предполагаю, что многие имеют лишь приблизительное представление о том, что изучает этнография. Это ведь наука?
– Конечно наука. В дореволюционной России то, что мы сегодня называем этнографией, входило в область археологии – науки о древности. Русское географическое общество, Уральское общество любителей естествознания занимались в том числе и этнографическими записками. В Советском Союзе, естественно, вся наука была в рамках марксистской методологии – формационно-исторический подход исповедовался в истории, социологии, в экономике и так далее. Поэтому у нас появляется советская этнография, которая также действует в рамках материалистического подхода. Именно советская этнография выделила важное понятие – хозяйственно-культурный тип.
Но всё-таки задача советской науки, как, впрочем, всего в Советском Союзе, было как можно скорее разогнать процесс перехода из одной формации в другую. А конечная цель – создать новую нацию, которая заменит все этносы: советского человека. И люди реально в это верили. И как раз перед этнографией ставилась задача стать могильщиком фольклора, могильщиком традиции. Конечная цель – то, что было «до», должно остаться на полках музея с надписью: «так жили наши дикие предки до светлого будущего». Поэтому любые проявления традиционной культуры, бытовая религиозность, фольклор в любом его виде воспринимались как черты старой феодальной формации, от которых нужно как можно быстрее избавиться.
Вместо фольклора появляется национальная литература, причём даже у тех, у кого её не могло быть никогда. Пример – северные оленеводы. Зачем им литература, если у них развито эпическое сказительство? Непонятно. Но мы это сделаем! И у нас будут чукотские национальные писатели. А вместо бытовых «суеверий» должна была быть светлая вера в праведное будущее.
Чуть позже появляется ещё один термин – этнология, и вроде как происходит разделение: этнограф – это тот, кто выезжает «в поле» и фиксирует материал, а этнолог – тот, кто этот материал анализирует. В своё время, поступая в аспирантуру, я долго не мог понять, кто же я?
После развала Союза, конечно, шоры пали, а в начале 2000-х к нам с Запада приходит модное словечко – антропология. В широком смысле это наука о человеке, а в узком это всё то, что в советский период называлось этнографией и этнологией. Так что, по большому счёту, все эти термины обозначают одно и то же.
– Что дают нам такие науки, как физика, химия и иже с ними, примерно понятно. Зачем нам, рядовым жителям региона или страны, этнография? Что она нам даёт?
– Знания о себе. Кто я? Это самый главный вопрос человеческого бытия, благодаря которому индивид становится личностью. Кто я? Человек – морской конёк? Человек-дельфин? Или я сибирский старожил? Или я ненец? Или манси? И после этих вопросов возникает следующий: а что значит быть этим? Затем: а как начать быть этим? Или: нужно ли быть этим? Это то, что касается каждой личности.
– Вы полагаете, люди задаются этими вопросами?
– Безусловно. Рано или поздно, но задаются. Даже в кухонных разговорах, чему я сам неоднократно был свидетелем. Скажем, кто я – русский или россиянин? Для многих это идентичные понятия.
Носитель народной культуры — это кто?
– Во время этнографических экспедиций вы ещё встречаете носителей народной культуры?
– Кого считать носителем – это тоже дискуссионный вопрос. Если, к примеру, традиционная культура русских – это культура земледельческого хозяйственного типа, то, соответственно, её носителем является тот, кто ведёт натуральное хозяйство. То есть крестьяне.
Городская культура обладает чертами вторичности, и она сформирована культурой массовой. Ещё один вторичный уровень культуры – попытки скопировать культуру крестьян. То есть мы не являемся носителями, но мы играм в крестьян.
А третичная культура – это переработка переработок, яркий пример – народные хоры, в репертуаре которых по большей части авторские произведения.
Мы все знаем ирландские танцы, американское кантри, но мы почему-то не знаем, что в Европе было максимум двухголосие, а в России – полифония!
Исходя из этого кого считать носителем народной культуры? Бабушку в деревне? Но она ведь не в вакууме находится, она смотрит телевизор, слушает радио. Что для неё народная песня? Архаичная лирика XIX века, многоголосье с огромными куплетными частями или песня Аллы Пугачёвой «Айсберг»? На самом деле для бабушек песни Пугачёвой, песни советских композиторов и песни старинные стоят на одной полке, но… лежат в разных сундучках. Они говорят: «Вот это – народная песня, а вот это – мамина». Мы в экспедициях спрашиваем бабушек: «Вы пели старинные песни?» – «Пели». – «Какие?» – «На горе колхоз, под горой колхоз…» – «Так. А если старее?» – «Есть песни, которые моя мама пела». И запела…
Почему это нужно изучать? Потому что это действительно уходящая культура. И потом мы все знаем ирландские танцы, американское кантри, но мы почему-то не знаем, что в Европе было максимум двухголосие, а в России – полифония! Горизонтальная полифония – очень сложные певческие приёмы, сложная мелодическая структура – у неграмотных русских крестьян! Это само по себе представляет большую культурную ценность, но даже факт знания об этом что-то пробуждает в человеке.
Пирожок или бургер?
– От чего зависит скорость ухода народной культуры?
– От степени глобализорованности и прилежания к массовой культуре. Уходящая культура – это не плохо, не хорошо.
Открываем песенные сборники, которые были составлены в 80-е годы XIX века – пишут всё то же самое, как и в сборниках начала ХХ века: мол, одно-два поколения – и это умрёт.
И вот мы с вами в конце XXI века можем приехать в какую-то деревню и услышать те самые песни, о которых Максимов писал как об уходящих.
Культура всегда развивается витками – были периоды деградации, взлётов, рассвета. Культура – это живой организм, в котором рождаются новые формы, а старые уходят. Кстати, возможно, что и старые формы будут вновь появляться. Поэтому слёзы по поводу уходящей традиции не совсем справедливы – традиция не может умереть, она умирает, когда умирает народ.
– То есть не тогда, когда уходит первичный носитель?
– Не стоит упираться в первичных носителей. На мой взгляд, первичный носитель – это конструкт, созданный в Советском Союзе. Так или иначе, но мы все являемся носителями культуры. Если мы в детстве ели бабушкины пирожки, мы уже носители культуры, потому что нам сформировали вкус, а кухня – это часть идентичности. Я за собой неоднократно замечал, что, попадая в пути в какие-то забегаловки и выбирая между бургером и пирожком, я всегда выбираю пирожок. Это мелочь, которая на самом деле говорит обо мне больше, чем то, что я могу сам о себе сказать.
Кроме того, почему-то забывается, что мы не только русские, но и советские: советское наследие никуда не делось. Я рождён в Советском Союзе и успел в нём пожить. Детство в маленькой брежневке, ванная, совмещённая с туалетом, крохотная кухня, телевизор с занавесочкой, поздравление руководителей страны и фильм «Ирония судьбы, или С лёгким паром» на Новый год – это всё часть моей идентичности, несмотря на то, что я человек религиозный, человек, любящий старину. Эти вещи я пропускаю через себя, они для меня ценны. И даже мусорка в моей квартире стоит под раковиной, как у любого советского человека. Это моя советскость, которую никуда не деть. А сейчас время, когда выросло поколение «игреков».
– И они выбирают бургер, а не пирожок.
– Они как минимум задумаются, что выбрать. Хотя некоторые, да, не задумываясь выберут бургер. Это часть их культуры. Но эти же люди приходят к нам в Центр традиционной народной культуры, чтобы изучать, например, старинные танцы, старинные песни, игру на старинных музыкальных инструментах. Пришла девочка, с удовольствием надела сарафан, перевоплотилась в крестьянку, взяла балалайку, поиграла, а потом переоделась в свои джинсы, огромные боты, безразмерную куртку и пошла через дорогу в кафе есть бургер. Есть конфликт у человека? Никакого! А вот кем этот человек является – потребителем или носителем культуры – другой вопрос.
Кандидат исторических наук Григорий Николаевич Базлов занимался темой состязательной культуры – проехав по северо-западу, записывал всю информацию о драках, кулачных боях, борьбе и так далее. И это, оказывается, тоже культура, имеющая свой контекст. Осталась ли эта традиция сейчас? Ответ очень прост – гопники.
– Гопники как носители культуры?
– По сути, да. Она, конечно, претерпела изменения, но суть осталась прежней: среда, где есть свои и чужие, разрешение конфликтов с чужими происходит силовыми методами, сам человек определяется форсом – существует ценностная шкала, есть определённые методы унижения и охоты… В общем, если мы уберём косоворотки и олимпийки, мы увидим, что структурно это одно и то же. И в таких вот повседневных вещах, которые мы не замечаем, есть продолжение реальных традиций.
