К сожалению, площади печатного издания ограничены, и мы по объективным причинам не можем опубликовать все письма на страницах газеты. Признаться, это нас расстраивало.
Но мы нашли выход – редакция «АиФ-Урал» приняла решение размещать рассказы наших читателей на сайте, тем более, что он пользуется все большей популярностью. С этого момента каждую среду мы будем публиковать здесь новую подборку писем. Остается добавить, что воспоминания о детских годах, размещенные на сайте, участвуют в конкурсе на общих основаниях. Вашему вниманию сегодня - две истории.
МИЛЫЕ НЕЖИТИ
В моем раннем детстве не было компьютеров, мультфильмов, телевизоров и красивых игрушек, но оно вспоминается мне, как чудесная, добрая и неповторимая сказка. Бессонными ночами в памяти и сердце возникает мир детства, когда трава была ослепительно-зеленая, деревья огромные, а рядом со мной существовал вполне реально какой-то таинственный и добрый мир. В нем (и с ним) жили мои бабушка и дедушка, и знакомили меня с этим миром.
В нашей старой деревенской избе вместе с нами, например, жил домовой. Бабушка называла его ласково «хозяин» или «соседушко». Каждый вечер на полном серьезе она наливала ему стакан парного молока, отрезала хлеб, и ставила все это под печку. А на утро каждый раз угощение было съедено! Бабушка искренне радовалась этому и говорила: «Не в обиде на нас соседушко. Не дай бог, огорчить домового, ведь без него дом – не дом, и счастья в нем нет».
-Бабушка, а почему я его никогда не вижу, - спрашивала я.
- Редко он людям кажется. А если увидишь, спроси: «К добру или к худу?». Если скажет - «к худу» - жди беды, а если «к добру» - радость великая придет. Он не обманывает. Мне он в начале войны показался, - ответил «к худу». А беды то ничего не предвещало. Мужа моего на войну не забрали из-за тяжелой болезни, бабы завидовали, дескать, мужик в доме. Вот после того, как домовой предупредил меня, поехал муж осенью за сеном, а уж холодно было… Пока воз сена нагрузил – вспотел, а по дороге ветром обдуло. Недельку поболел и помер от воспаления легких. Осталась я одна с ребятами, да тятей немощным».
- А какой он домовой из себя? – спрашивала я.
- Вроде как на кошку он похож, темный весь, лохматый, личико, как у старика с бородкой, а глазки во тьме светятся.
… В огороде, недалеко от избы, стояла у нас деревенская баня. Над ней тоже витал ореол таинственности. Топил баню всегда дед. Разжигая дрова в печке, он клала на них старый банный веник, и при этом приговаривал: «Старый истоплю, тебе, банник, новый подарю». Так задабривал дружка домового – банника, чтобы банька вытопилась на славу, и пар в ней был легкий, без угара. Дед люто парился. Идя в баню, он брал с собой что-нибудь вкусненькое или копейку, бросал это под полок: «Пришел к тебе париться и не даром. Не угощай меня угаром». А бабушка после помывки все замывала отдельно – «банниковой» - мочалкой. Тазики ставила вверх дном, а ту посуду, что с водой, обязательно закрывала. Объясняла при этом: «Банник любит чистоту и порядок. Оставишь что-то открытым – наплюет, нагадит. А хуже того – искупается сам. Тогда жди беды. Здоровье потеряешь, или угоришь, бывало он нерадивых хозяев к печке толкал и те обжигались». Конечно, я опять спрашивала, почему не вижу его? И бабушка с дедом мне объясняли, что он в нежити обитает, люди этот мир не видят, но он рядом с нами.
Галина Ильина, пос. Староуткинск.
ПОСТУПОК
Шёл второй послевоенный год.Наивные упования на крутые перемены в жизни не оправдались: она оставалась по-прежнему голодной, холодной и тревожной…
Именно так жилось третьекласснице Нине Кулаковой с мамой и старшим братом в московской коммунальной квартире, где в полутёмной и неопрятной кухне только и было относительно тепло от трёх чадящих керосинок.
Не то чтоб Кулаковы страшно голодали, но постоянное желание поесть не оставляло девочку. По пути в школу Нина, нарочно выйдя пораньше, часто заглядывала в коммерческий магазин и застывала у манящих витрин, где почему-то всего было так много. Поражали воображение выложенные в высокие пирамиды баночки с чёрной икрой и диковинными красными крабами. Но особенно завораживали Нину разнообразные колбасы. Тут были тёмные с солевым налётом копчёные, запотевшие на срезах, прямые, как палки, и свёрнутые в кольца с бугорками от жира под тонкой кожицей. Тут были и розовые варёные разных сортов и размеров. Особенно соблазнительной казалась Нине упругая шаровидная докторская, нежно сереющая в тонко нарезанных пластинах.
« Неужели это кто-нибудь ест?!- думалось девочке.- Счастливые!!»
Нина училась в женской средней школе № 235 , что находилась в Пальчиковом переулке, и путь туда был не близок. Зимой, бывало, не спасали от холода ни многократно починенные, большие не по ноге, валенки, ни мамин старенький платок, крест-накрест заянутый на груди. А главное –закоченевшей девочке ещё больше хотелось есть, и она с нетерпением ждала большой перемены, когда всем надлежало, расстелив на парте салфетку, выложить принесённый из дома завтрак.
Приносили кто что, по возможности. Нине мама завёртывала кусок чёрного хлеба, чуть присыпанный солью, а иногда и сахарным песком. Никто в классе особенно не выделялся обеспеченностью, но была одна девочка, к которой у Нины было особое отношение.
Света Иванова – розовощёкая толстушка с туго заплетённой золотистой косой и кудряшками на висках. Она была заметно крупнее остальных и сидела на последней парте. А главное – у неё, у единственной! была настоящая школьная форма : коричневое шерстяное платье с белым воротничком и манжетами и чёрным шерстяным же фартуком с крылышками и карманом на груди. И завтрак Иванова приносила необыкновенный. Чаще всего это была целая сдобная сайка или хрустящая французская булка, разрезанная вдоль и густо намазанная сливочным маслом и повидлом сверху.
Света не съедала всего завтрака, и потому вокруг её парты всегда толпилось несколько девочек в надежде, что им перепадёт от заветной булки. Тогда Света, установив очередь, из своих рук благосклонно позволяла откусить лакомства. А когда ей надоедали немо просящие глаза и нетерпение ожидающих, она демонстративно совала остатки булки в портфель: "Хватит! Это Шарику!" Была во дворе школы тоже всегда голодная собака.
Нину не раз подмывало подойти к Свете за вкусной подачкой, и однажды она сделала это. Но не случилось ни ожидаемой радости, ни удовольствия – наоборот. Стало невыносимо противно и стыдно от собственной слабости и унижения. С тех пор она, наскоро проглотив свой кусок хлеба, торопилась вон из класса вместе с соседкой по парте Элеонорой Тальберг.
Эля была скромная, неброская и очень опрятная девочка. Жилось ей, видимо, получше. чем Нине: завтраки у неё были не наглые. как у Светки, но сытные, всегда в чистой полотняной салфетке. Но к Эле Нина не испытывала ни неприязни, ни зависти. Больше того, они даже сблизились с некоторых пор и часто домой из школы шли вместе, благо было по пути.
Тальберги жили на 4-ой Мещанской в престижном многоэтажном доме с лифтом. Дом был большой и мрачный за решётчатой железной оградой. Эля не раз приглашала Нину зайти. И однажды, когда отменили часть уроков, а идти домой не хотелось, Нина решилась побывать у подруги. Открылись тяжёлые высокие двери, и Нина оказалась в просторной квартире с непривычно дорогой мебелью и незнакомыми запахами. Слегка оробев, она с осторожным любопытством осмотрелась вокруг. Всё было ново, неожиданно, почти нереально. Это подавляло, но и влекло. Нина окунулась в приятное ощущение мягкого тепла и уюта, а ещё дразнящего запаха, плывущего из кухни.
Девочки устроились в Элиной комнате, и Нина забыла о времени.
Пришёл Элин папа. В столовой стали накрывать на стол. Нина понимала, что надо было бы встать и уйти, но что-то удерживало её. Она не сдвинулась с места, даже когда Элю позвали обедать.
Нину пригласили тоже. По дороге домой, а потом ещё перед сном, в постели, Нина сладко вспоминала мельчайшие подробности роскошного обеда и добрые , внимательные глаза Элиной мамы.
Как хотелось всё повторить! Нину тянуло в этот благополучный дом. Тянуло непреодолимо, и она не смогла этому противиться. Всё чаще она заходила к Тальбергам и сознательно задерживалась до обеда. Вполне понимая неприличие своего поведения, Нина искала оправдания в глазах гостеприимной семьи и на тактичные вопросы взрослых начала рассказывать небылицы, стараясь представить своё положение всё в более и более ужасном виде.
И есть не дают, и дома холодище, и мама вечно ругается и даже бьёт, ну просто как злющая ведьма, такая жизнь – хоть из дома беги.
При этом в порыве фантазии Нина и сама начинала верить, что всё это именно так, и в голосе её звучала неподдельная искренность, а порой и слёзы.
Эллина мама молча слушала жуткие откровения . только изредка переглядываясь с мужем, плотным, военной выправки главой семьи, и в глазах её рождалось глубокое сочувствие и беспокойство.
Прошло некоторое время. Очередной будний день был на исходе. Нина уселась за уроки. Что-то мама сегодня задерживалась. Обычно она приходила с работы раньше. И Колька где-то с друзьями шастал… Задача не получалась, а спросить не у кого.
Наконец повернулся дверной ключ и мама прошла в комнату. Прошла, не взглянув на Нину и не бросив привычного « Как дела?» Она была явно расстроена и даже, пожалуй, плакала, но не хотела этого показать.
Нина напряглась в ожидании чего-то нехорошего. Бессмысленно уставилась в условие задачи, решая совсем другой вопрос: « Что случилось-то? Что произошло? «
Разлилась гнетущая тишина. Только громко щёлкали ходики и возилась соседка на кухне.
Нина стала тихонько собирать портфель, тут подошла мама, села напротив, тяжело опустившись на стул, и медленно, бесцветно произнесла:
– Сегодня меня вызывали в школу…
У Нины заныло пол ложечкой.
– И я узнала о себе много нового…
Снова повисла пауза. Сердце у Нины заколотилось бешено, и жар хлестнул в лицо.
– Что? Я действительно такая…ведьма?..
– Нет, мама! Нет! – со стоном вырвалось у Нины, и больше она не смогла произнести ни слова. Огромный расбухающий ком застрял в горле, сдавил грудь. Дышать стало невмоготу и Нина, закрыв лицо руками, бросилась вон из комнаты.
Она забилась в дальний угол тёмного коридора и в ужасе ждала, что теперь будет.
Нет ей прощенья! Разве можно такое простить?!
Горячие покаянные слёзы наконец хлынули из сухих глаз. Нине хотелось взвыть в голос, но она сдерживала сотрясающие её рыдания и глухо всхлипывала.
Как больно в груди! Никакого облегчения! Как она могла так незаслуженно обидеть маму!
И самое ужасное, что Нину не обругали, не упрекнули, не пристыдили даже…Лучше бы уж в самом деле побили… что ли…Страшнее всего этого оказалось глубокое недоумение, оскорбление и обида во взгляде и во всей фигуре матери.
Нине захотелось умереть. Постепенно стыд и раскаяние обессилили девочку. Она сникла и затихла в своём углу.
Пришёл брат, шумно разделся, спросил было поесть. Но, почувствовав неладное, тоже затих.
Про Нину будто забыли.
Подкралась ночь. Из комнаты тихо вышла мама. Подошла, опустилась рядом, обняла Нину, прижала к себе и сказала:
– Ну, ладно, девочка моя, успокойся… Я ведь всё понимаю.
Н.Х. г. Верхний Тагил
Аплодисменты для наших читателей 
Сладкая жизнь в Малом Турыше: уральская деревня держится на людях