«Проснулась, а мама холодная…». Воспоминания о Великой Отечественной войне

Даже у тех уральцев, кто был в годы Великой Отечественной войны малышами, сохранились в памяти фрагменты событий тех лет. Трагических - эвакуация, бомбежки, смерть близких, и светлых – духовой оркестр в парке и Победа.

Всего две записи

«Когда началась война, нашему папе, Четкову Павлу Васильевичу, исполнилось всего 14 лет. Его старший брат ушел на фронт защищать Родину. Папа ждал от брата письма с фронта, думал о том, что и ему нужно как- то помогать бороться с врагом. В те страшные, горестные годы мальчишки и девчонки  быстро взрослели. И  наш папа  решил идти работать. Не спросив разрешения у своей мамы Марии Михайловны, устроился учеником электрика на завод автоприцепов в посёлке Сосьва.

 В первый же день Павел решил познакомиться с заводскими цехами. Любопытный подросток заглядывал во все уголки, и в одном из цехов получил травму: ему паром обожгло лицо, повреждены были и глаза. Испугавшись, что мама будет его ругать, он дома залез на сеновал. Два дня мать не знала, где сын, пока не пришла учительница Комлева Мария Николаевна и не сказала, что Павел ушел из школы и пошел работать.

…Так началась трудовая жизнь нашего отца. В его трудовой книжке только две записи: «Зачислен на завод учеником электрика» и «Уволен по собственному желанию в связи с уходом на пенсию по возрасту». Рабочий стаж Павла Васильевича 45 лет.

В марте 1995 года Павел Васильевич был награждён юбилейной медалью «50 лет Победы вВеликой Отечественной войне1941 – 1945гг».

Его брат, Четков Игнатий Васильевич, пришёл с фронта раненым. Он долго лечился в госпиталях, а в 1952 году умер. 9 Мая в поселке Сосьва проходит Бессмертный полк, и мы, дочери Павла Васильевича, несем с гордостью портреты двух братьев Четковых Игнатия Васильевича, участника войны, и Павла Васильевича, труженика тыла.

Сестры Четковы, п. Сосьва».

«Это была похоронка»

«Мне 80 лет, но  воспоминания детских лет не отпускают меня. Наша семья жила в Рязани. Отца помню только по фотографии, что была  у нас, ведь когда началась война, мне было  четыре года. Память то и дело возвращает в то время. Вот начали бомбить город. Вот пришла какая то бумага - мама тогда сильно  плакала, собрались соседки.  Наверное, это была похоронка.  А вот мама начала собираться, чтоб уехать. Вокзал. Поезд. Мы стоим в тамбуре вагона. Мама держит младшего брата на руках, я стою,  держась за подол платья. Внизу стоит мужчина, видимо, взявшийся помочь маме. Поезд тронулся, но он так и не закинул в тамбур  мешок с продуктами и чемодан с вещичками, документами, семейными фотографиями. Не знаю с какой станции, но мы вернулись в город. Милиция конечно не нашла того мужчину, который нас обокрал. Остались в том, в чем были. Потом все же уехали, жили в деревушке, рядом лес, озеро. В Рязань, судя по восстановленному свидетельству о рождении, вернулись в 1944 году. И что интересно, за время нашего отсутствия   никто даже замка не взломал.  Квартира была как мы ее и оставили.  Мама уходила на целый день. Жили на 1-м этаже. Подавала прохожему  стул, спускалась сама и вытаскивала брата. Голодные, грязные. Часто по улице проходили колонны  военнопленных.  Недалеко был разбомбленный госпиталь. Лазили по развалинам.   Завидев  вдалеке маму, мчались домой. Подсаживала брата, поднималась сама, и прохожие подавали стул. Мама, конечно, догадывалась об этом и мне попадало. В ноябре мама  пришла домой вся мокрая. Ее уложили в  постель. Вызвали скорую. Я  в ту ночь  легла  спать с  ней. Ночью проснулась (даже сейчас не могу объяснить отчего), а мама холодная… Я наверное кричала, сбежались соседки. Потом похороны, народу мало. Я стояла  у могилы  и смотрела вниз. О чем думала, не помню. Маме было 39 лет, мне 7 лет,  брату 5 лет.

По 1953 год  - детские дома. У нас ничего не было. Вкалывали наравне со взрослыми, иначе что бы мы ели? Засаживали огород, пололи, убирали сено на лугах. А грабли тяжелющие… Всю жизнь тосковала по ласке, доброте, хотелось к кому-нибудь прижаться, чтоб погладили по головке. Но этого в моей жизни не было. С братом мы так больше и не встретились никогда.

Шульженко  Маргарита  Михайловна, Екатеринбург».

«Эшелон горит»

«Полагаю, большинство людей моложе 75 лет уверены, что эвакуация при наступлении фашистов происходила так: собрали вещички, которые могли унести, втиснулись в поезд, идущий на восток, и всё – убежали от фашистов. На самом деле, прежде всего, следовало получить разрешение на эвакуацию. У меня оно сохранилось, там сказано, что моим маме, папе и мне, трехлетней крохе, эвакуация разрешена.

Но вовремя уехать из горняцкого города Сталино, ныне известного как Донецк, родители не смогли. Папа работал взрывником на шахте и должен был взорвать её, чтобы фашисты не смогли начать добычу высокосортного донбасского угля.

Конечно, у трехлетнего ребенка не может быть связной памяти о страшных событиях войны. Но в памяти сохранились отдельные «картинки». Совершенно отчетливо вижу: папа, мама и я в кузове грузовика среди солдат. По сторонам высоченные фонтаны грязи. Теперь я понимаю, что это немецкие снаряды падали в болото. Если бы за нами не заехал, может быть, последний воинский грузовик, я могла бы и не прожить свою жизнь, ведь моя мама – детский врач – была еврейкой.

Следующая «картинка». Эшелон из теплушек горит, по небу летят самолеты, а люди бегут по железной дороге в степь. Голая степь, трава, небо, самолеты и пламя позади. Видимо, мы ехали в теплушке. Молодые, скорей всего, и не знают, что теплушка – это товарный вагон без окон, но с буржуйкой в центре. Ох, и холодно было в этих теплушках зимой! Там я отморозила пальцы на руках, до сих пор они плохо работают на холоде.   Потом была землянка без окон. Горит свечка, много людей… Мы там жили.

Папа так и не попал на войну – у него был один глаз и тот видел плохо. Второй глаз он потерял еще до войны при неудачном взрыве в шахте. Как горняка, его направили в город угольных разрезов – Карпинск. Жили мы в маленькой комнате в деревянном бараке: папа, мама, я и старенькая тетушка. Родители были на работе и днем и ночью, воспитывала меня тетя Ира. Была она хорошая, добрая, хотя ругала меня нещадно. Мама моя стала главным врачом детской больницы – опасная должность по тем временам для еврейки. В Карпинске был клуб и парк, в центре которого заросший травой фонтан. Помню, мама никак не могла поверить, что иногда в парке по выходным играет духовой оркестр, и люди гуляют: «Разве так может быть? Ведь война?».

День Победы. Шел дождь – хорошо это помню. В парке с лестницы клуба всё выступали и выступали люди. А те, кто был на площади, смеялись, обнимались, плакали, плакали, плакали…

Родители очень хотели вернуться в Донбасс, но им не разрешили. Наверное, в Карпинске они были нужнее. Умерли они совсем молодыми. А я окончила школу с медалью, поступила на геологический факультет, занялась горным туризмом. В составе легендарной группы Шляпникова побывала на всех горных системах от Чукотки, Камчатки, Якутии до Тянь-Шаня и Памира. Большая тогда была наша страна СССР.

Вера Николаевна Линник, Екатеринбург».