«Дядю отпели, а он, оказалось, выжил». Дети войны делятся воспоминаниями

Нина Фёдоровна Маковеева пришла к нам в редакцию, чтобы рассказать о своём детстве, которое она провела в деревне Старшевка Шумячского района Смоленской области.  Деревне, с 1941 по 1943 год оккупированной фашистами…

Корова – кормилица

«В начале войны мне было четыре года, совсем маленькая. Но в памяти фрагментами на всю жизнь сохранились некоторые моменты того времени. По большей части страшные моменты, - рассказывает Нина Федоровна. – Как провожали отца на фронт, не помню, но было это в самом начале войны. Он, к счастью, вернулся невредимым в сентябре 1945 года. А вот бомбёжки – помню. Мама нас с младшим братом в это время прятала в подполе. Наверное, я слишком мала была, чтобы понять весь ужас обстрела, поэтому было страшно от того, как мама, обнимая нас, ревела в голос.

А потом нашу деревню оккупировали фашисты. Но стояли они в шести километрах от Старшевки, которая была окружена лесами. Взрослые говорили, что немцы боялись партизан, поэтому к нам только наведывались, чтобы отобрать кур, скотину. Мы с мамой спрятали нашу корову-кормилицу за «стеной» сена. Чтобы напоить и подоить её, маме приходилось взбираться по лестнице на эту «стену», а с другой стороны спускаться. Я ей подавала вёдра.

«10 человек вышли. Девять повесили, одного расстреляли».

Фашисты, приближаясь к деревне, устраивали хаотичную стрельбу. Может быть, таким образом они пытались спугнуть партизан.  Однажды шальная пуля убила нашу соседку, которая в тот момент мылась с ребёнком в бане.

Партизан, видимо, немцы не зря боялись, они в лесах были – это точно. Потому что отчётливо помню, как ночью в наше окошко (дом стоял в 50 метрах от леса) иногда кто-то стучал и мама выносила хлеб. Однажды мама завела ночного гостя в дом, посадила за стол накормить, и тут вдалеке раздались выстрелы. Мама заметалась в поисках места, где можно было его спрятать. Решила, что самое надёжное место – в навозе. Помню, меня поставили на страже на пороге сарая, наказали сразу сообщить, если увижу немцев, входящих в деревню. А партизана мама зарыла в навоз. Видимо, потом, когда всё стихло, он тихо ушёл в лес.

Первая любовь – Сорокин

Самое страшное воспоминание – немцы пришли в деревню, согнали всех жителей на улицу. Велели выйти вперёд всех, кто не из Старшевки. Вышли десять человек. Девять из них повесили, а десятый побежал и его застрелили. Взрослые увели всех детей в один дом, а сами смотрели на расправу в окна. Ревели, женщины падали в обморок. Повешенные потом неделю висели, фашисты не позволяли их снимать и хоронить.

Хорошо помню, как в нашу деревню вошла Красная армия. В нашем доме разместились несколько бойцов. Я в одного, как это в детстве бывает, влюбилась. Все норовила ему лучшую подушку подложить. Не помню, как его имя было, но друзья подсмеивались над ним: «Смотри-ка Сорокин, тебе всё самое лучшее».

Наши бойцы вывезли всех женщин и детей в лес, мы там в землянке жили. Видимо, опасались, что немцы вернутся. Бабушка наша наотрез отказалась уезжать. Сказала: «Я этот дом рубила, ставила, ни за что его не оставлю, пусть лучше меня в нём убьют».

Однажды  к нам в землянку ворвался старик-сосед, мы его все Гурей звали. Ничего толком сказать не мог, только, задыхаясь, повторял: «Всё, матка наша! Всё, матка наша!» Насилу его успокоили, и тогда он смог сказать: «Победа!» Ох, и было слёз тогда…

А, когда мы ещё в деревне жили, на брата моего отца, стало быть моего дядю, пришла похоронка. Дескать, погиб в районе Ивано-Франковска. Оплакали его. Тётя (сестра его) отпела в местной церкви. А потом пришло письмо, оказалось, что он был тяжело ранен, но после боя его нашёл на поле местный житель и отвёз в госпиталь. Только дядя в нашу деревню не вернулся, женился на медсестре, которая его в госпитале выхаживала.

… А на Среднем Урале я оказалась в возрасте 19 лет. Приехала к другой тёте жить, которой помощь нужна была. Так что можно сказать, что я свердловчанка».