«Война!» Каким был день 22 июня 1941 года для жителей Урала

«Фашисты согнали всех жителей на площадь перед сельсоветом, построили и начали считать. Каждого третьего расстреливали. Рая спаслась только потому, что мама спрятала её под юбку». Дети войны рассказывают…

«Мы будем ждать!»

«…Мама почему-то замешкалась с воскресным обедом. А потому выдала нам с братом по ломтю хлеба, щедро намазанного густым яблочным повидлом, и разрешила выйти с этим во двор, где отец, прикрепив холст на дощатую стенку сеней, заканчивал писать пейзаж. Жили мы в то время в Первоуральске.

Вдруг поднялся шум: захлопали, заскрипели двери, послышался тревожный говор. Отец бросил кисти, вышел за калитку. В раскрытых воротах своего дома крестилась бабка Даниловна, а по улице полетело: «Война!» Люди толпились у домов, где было радио. Слушали, мрачнели, молча расходились. С этого момента наша жизнь круто поделилась на «до войны» и «после».

В первые дни войны ушёл добровольцем старший брат отца Николай Иванович Артёмов. Помню, как и отец объявил маме, что тоже уходит добровольцем: «Надо, Женя, надо! Кто вас защищать будет?». И вот у нас толпятся родные. Недолго посидели за столом. На прощание отец сыграл на мандолине полонез Огинского.

Вот мы уже пробираемся к горвоенкомату. Повсюду детский плач, женские причитания. Мне стало страшно, и я горько заплакала. А папа уже в строю других мужчин уходит от нас, грузится в эшелон. «А мы будем их ждать», - говорит бабушка, вытирая моё зареванное лицо и украдкой смахивая свои слёзы. В эти дни выяснилось, что у мамы будет ребёнок. «Если будет дочка, назови Викторией или Валентиной, если сын – Виктором», - наказывал отец.

В городе население увеличилось чуть ли не вдвое – прибыли эшелоны с эвакуированными заводами. Местные жители потеснились, чтобы приютить прибывших людей. Моя бабушка в Билимбае вместе с сыном приняли семьи двух сестёр – врачей из Ленинграда, прибывших с военным госпиталем. Прибывали и беженцы, уходившие из родных мест под бомбёжками и обстрелами. По домам ходили девушки-дружинницы, собирая для них необходимые вещи. Люди отдавали кто что мог: ложку, кружку, подушку, полотенце… 

Особенно тяжкими были первая военная зима и лето 1942 года. Темно (электричество шло на нужды обороны), холодно и голодно. До сих пор помню вкус похлёбки из сушёных картофельных очистков, супа из крапивы и репейных черешков, лепёшек из лебеды, которые мама жарила на рыбьем жире. Помню мамины голодные обмороки, а она в это время кормила грудью сестрёнку, родившуюся в начале марта 1942 года.

Поздней осенью 1943 года мы получили письмо, написанное незнакомой рукой. Нам сообщали, что после тяжёлого множественного ранения и контузии, случившихся во время Харьковской операции, наш отец находится в госпитале, что он недвижен. Его лечили 6 месяцев, а потом ещё 4 – уже в Свердловске.  Папа вернулся домой летом 1944 года. В кармане у него было свидетельство об инвалидности. А его  брат Николай погиб подо Ржевом – об этом мы узнали уже после войны. Бабушка никак не хотела верить, что сына больше нет, и до самых своих последних дней ждала милого Коленьку домой».

Римма Васильевна Капилевич, Екатеринбург

«Уральский полк». Дети войны: «АиФ-Урал» объявляет об акции к Дню победы Подробнее

«Ревели всем классом»

«22 июня мама и я, шестилетняя, приехали из Читинской области в город Касли – это родина моего отца. Мама и сестра отца тётя Вера возвращаются с кладбища (посетили могилу отца), а мы с бабушкой стоим у ворот. Бабушка плачет: «Война началась!». Уже через несколько дней мы проводили тётю Веру на фронт – она медицинская сестра.

Вижу себя в старом глубоком кресле, рядом на столике керамический горшочек, а в нём радио-наушники. Голос Левитана: «…Сегодня после тяжёлых и продолжительных боев наши войска оставили…» До сих пор, когда вспоминаю, слёзы на глазах.

Мама стала приходить с работы всё позже. Детям разрешили ночевать в детском саду. Мама прибегала в садик, когда мы уже спали, поднимала меня, обнимала, целовала. Я прижималась к её беличьей шубке, и так мне было хорошо! Потом мама стала работать в цехе, где делали снаряды, спала прямо на заводе. А когда на минутку прибегала ко мне в садик, я прижималась уже к её промасленной фуфайке. Свою шубку мама поменяла на маленький брусок сливочного масла…

В 1943 году я пошла в первый класс. Помню, суп из крапивы, которым нас кормили в школе, был очень вкусный. В 1944 году мы с мамой уехали в Омск, там я продолжила учёбу. Помню, учительница прочла нам про Зою Космодемьянскую и показала снимок в газете. Ревели всем классом.

В третьем классе к нам пришла новая ученица Рая Рабинович, которая с семьёй ушла из украинского просёлка, чтобы не попасть в плен. По пути остановились в деревне. Она рассказывала, как в деревне фашисты согнали всех жителей на площадь перед сельсоветом, построили и начали считать. Каждого третьего расстреливали. Рая спаслась только потому, что мама спрятала её под юбку.

1945 год. Победа! Вернулась с фронта тётя Вера. А вот старший брат папы Григорий погиб 10 мая 1945 года в Берлине. У моей соседки тоже вернулся старший брат, он подарил мне немецкую листовку. Такие листовки немцы разбрасывали с самолётов над Сталинградом.

И ещё. В 1953 году мама отвозила в Эстонию девочку 14 лет, которая всю войну и после войны жила в интернате Омска. А в 1953 году нашлись её родственники. Знаете, к чему я это рассказываю? В страшное военное время дети из Прибалтики жили в глубоком тылу в сибирском городе. А теперь в Прибалтике русских, бывает, называют оккупантами. Русских, которые спасали их детей от ужасов войны. Неужели не осталось в живых тех детей, кто помнит те страшные события, кто помнит историю лагеря Саласпилс, кто помнит зверства настоящих оккупантов?»

Маргарита Александровна Шишкина, Нижний Тагил

Дети поколения Z. Людей разделяют возраст, войны и отношение к смартфону Подробнее

«Возьми меня с собой»

Когда провожали на фронт отца, мне было четыре года. Я плакал, валялся на полу, умолял отца взять меня с собой.  Мою истерику потушил внушительный, строгий голос папы: «Помогайте маме, берегите её!». « Помощников» у мамы было двое – я и мой старший брат-погодок Виктор. Двое сорванцов, на которых безотказно действовала угроза: «Не будете слушаться - папе напишу».

С  утра и до поздней ночи мама работала. Мы же, не достигнув ещё школьного возраста, ходили в школу. Самым незабываемым днём был приём класса на торжественной линейке в октябрята. Когда мне прикрепили красную звёздочку с портретом Ильича посередине, я внутренне повзрослел.

Мы часто собирались с мальчишками, обсуждали дела на фронте, да и многочисленные свои. Поодаль стояли ребята постарше, готовые пойти на фронт, защищать нас. И они уходили, защищали. И на них приходили похоронки… Ближе к концу войны ушёл на фронт наш старший товарищ, вожак, добрый и справедливый Генка-Копеечка (почему мы его так звали?). Генку воспитывала бабушка. Они очень любили друг друга, заботились друг о друге. Непоправимое случилось… На Генку тоже пришла похоронка. Бабушка Прасковья получив её, нежно погладила и, поцеловав, спрятала на груди. Рядом с похоронкой на отца Генки. Это была бабушкина тайна, о которой мы узнали, когда ей вручали посмертный орден отца нашего друга.

Когда Юрий Левитан говорил о нашей Победе, мы стояли около «тарелки» и плакали от радости. И только Генкина бабушка Прасковья стояла с широко открытыми глазами – она плакала без слёз. У неё, оставшейся круглой сиротой, все слёзы уже были выплаканы.

Эдуард Кузьмич Толстых, Екатеринбург