Поэт Константин Комаров: «В России жить не скучно»

Сегодня у нас в гостях екатеринбургский поэт и литературный критик Константин Комаров.

Своё лицо

Алексей Смирнов, АиФ-Урал: Уральская поэзия – это в первую очередь авторы. Можешь назвать самые яркие имена?

Константин Комаров: Понятие «уральская поэтическая школа» существует достаточно давно. У нас на Урале состоялись три поколения поэтов, и в каждом – свои яркие имена. Есть московская и питерская школы. Есть уральская. Разные люди называют от 10 до 150 имён. Нельзя не назвать таких поэтов, как Виталий Кальпиди, Юрий Казарин, Майя Никулина, Евгения Изварина, Евгений Туренко. Относиться к ним можно по-разному, но они и создают то, что мы называем школой.

– Не смущает, что в Москве о нас мало знают?

– Это общая проблема. Да, Москва нами не слишком интересуется, но, думаю, о нас она знает больше, чем о каком-то другом регионе России. Специфика поэзии в том, что она существует в очень герметичных формах. На самом деле и в Москве-то мало что знают о Москве. И лично я очень оптимистично смотрю на развитие поэзии на Урале. У нас есть своё лицо, точнее – «лица необщее выражение». У нас огромное количество авторов, работающих в самых различных направлениях – от традиционной лирики до радикального авангарда. Они разные, но среднее арифметическое будет сильно отличаться – и от Москвы, и от северной столицы.

– Сейчас много говорят о низком качестве современной литературы. Вроде как количество гениев на квадратный метр заметно упало. Так ли это?

– Вопрос неоднозначный, но вынужден согласиться. Другое дело, что гениев никогда не может быть много. Лицом к лицу лица не увидать, и, возможно, некоторые современные явления мы сможем оценить только через 20-30 лет. Но, находясь «внутри ситуации», я не слишком радуюсь. Например, я очень мало читаю современную прозу, она мне не слишком интересна. А поэзия всегда была искусством элитарным, об этом говорит вся история русской словесности. За исключением 1960-х, когда Евтушенко и Вознесенский собирали стадионы, она была уделом немногих плюс надо помнить, что в 1960-е была именно «мода» на поэзию, а это уже немного другое.

– Тебя достаточно много в Интернете. Без Всемирной Паутины сегодня можно заявить о себе?

– Ну, Интернет – не единственный способ стать известным. Можно удивлять людей эпатажем, выступать в поэтических кафе, устраивать скандалы и провокации, «гастролировать». Лично я бы не сильно «обиделся», если бы Всемирная Паутина однажды исчезла. Я бы, как и сейчас, иногда выпускал книжки, дарил друзьям и был доволен жизнью. Просто мои амбиции находятся в иной плоскости. Замечу, что разница между нулём и единицей гораздо больше, чем разница между единицей и тысячью. И если у меня есть один настоящий читатель – это уже хорошо.

Чувства добрые

– Как ты считаешь, твои стихи пробуждают «чувства добрые»? Они делают людей лучше?

– Надеюсь, что да. Они делают людей лучше в том смысле, что ломают инерционное, автоматизированное мировосприятие. Если человек способен чувствовать, он волей-неволей понимает, что помимо нашей трёхмерной реальности есть другие измерения. Поэзия – это инструмент внутреннего освобождения человека. Звучит высокопарно, но это так.

– В последнее время власти всех уровней пытаются оградить подрастающее поколение от самых разных бедствий. Чаще всего – путём запретов. С твоей точки зрения – результаты есть?

– Результаты, наверное, есть, однако лично у меня они вызывают большие сомнения. Не буду оригинальным, но запретный плод сладок. И потом мне непонятно, как страна или отдельная личность могут чего-то добиться, если это не происходит из внутреннего свободного человеческого желания. Запрет – форма тоталитарная, непродуктивная и весьма «топорная». Да, у нас огромная страна, управлять ей невообразимо сложно. Но власти должны искать более тонкие, изощрённые механизмы. Это тяжело, но в перспективе – продуктивно.

Дерево без корней

– В последние годы школьная программа по литературе подверглась значительному сокращению. Как ты к этому относишься?

– Это трагедия. От неё страдают все, и в первую очередь – дети. Людей насильственным образом лишают «самостоянья». Литературу нельзя подменить религией или какой-то другой дисциплиной, на ней ни в коем случае нельзя экономить. Россия – это логоцентричная страна, мы всегда ею были. Засыхает дерево без корней. А корни в данном случае – это слово.

– Можешь ли ты назвать себя патриотом России?

– К сожалению, здоровое понятие патриотизма в последние годы несколько «выцвело». Его извратили чиновники, СМИ, похоронили под массой агрессии и пошлости. Но в освобождённом от ложного пафоса смысле этого слова – да, я патриот. Я люблю Россию «странною», внерассудочной любовью и думаю, что другой её любить нельзя. Россия, со всем её великолепием и ежедневным абсурдом, с её плохим и хорошим, она настолько моя, что без неё я себя не представляю. Я вряд ли способен встроиться в иноземную жизнь, хотя не пробовал. Главное, что в России жить не скучно!

– Известно, что ты футбольный болельщик. Что для тебя означает слово «футбол»?

– Думаю, что футбол – одна из немногих форм «чистого» патриотизма, которая нам осталась. Несмотря на то, что результаты нашей сборной оптимизма не внушают. Ситуацию может спасти одно: если вместо того, чтобы платить безумные деньги иностранным тренерам и нашим игрокам, власти продумают и реализуют программу развития детско-юношеского футбола. Чтобы тренеры в регионах не работали за копейки, по дворам, на совершенно «убитых» полях. Чтобы, как в Германии и Голландии, были нормальные школы, в которых бы тренировали простых ребят. Мы – третья столица России, но у нас есть лишь одна школа, из которой можно выйти в большой футбол, – «Урал». А таких школ в городе-миллионнике должно быть пять-шесть. Начинать надо с детей...

Смотрите также:

• Дмитрий Стровский: «Экономить на образовании - преступно» →
• Писатель Валентин Лукьянин о городе, о времени и о себе →
• Драматург Олег Богаев: «Россия - не супермаркет!» →